Иностранцы в России.                      

                          Лесков и Платонов.

 

Н. Лесков. «Железная воля». 1876 г.

      Поскольку повесть эта не хрестоматийна, я посчитал нужным пересказать вкратце ее содержание. Прошу прощения за многочисленные цитаты – лучше Лескова мне не сказать.

             

Герой повести Н. Лескова «Железная воля» Гуго Пекторалис появился в России «вскоре после Крымской войны». Название повести определяется вечными утверждениями героя, о том, что у него «железная воля».

Его жизнеописание передается автором со слов некого рассказчика, так что «полной ответственности» за изложенное Н. Лесков, как бы, и не несет. Такое вступление понадобилось мне потому, что некоторые «специалисты» по Лескову этот факт игнорируют.

«В творчестве Л. чрезвычайно сильны мотивы национальной самобытности русского народа, вера в его творческие силы: сатирическая повесть "Железная воля", «Левша» и др.» (М.С. Горячкина. БСЭ. Лесков). Между тем, повести  предпослан авторский эпиграф: «Ржа железо точит. Русская поговорка». (Подчеркнуто всюду мной. В.Р).

 Предваряя историю  Пекторалиса, рассказчик декларирует: «Не слишком ли вы много уже придаете значения воле и расчетам? Мне при этом всегда вспоминаются довольно циничные, но справедливые слова одного русского генерала, который говорил про немцев: какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять ее. И впрямь, господа; нельзя же совсем на это не понадеяться».

Тут рассказчик, очевидно, сам того не зная, почти дословно цитирует название немецкого средневекового шванка «О том, как жители города Шильды от великого ума глупостью спасались» - рассказ о шильдбюргерах – дураках, вечно попадающих в неприятности. Сам Лесков, безусловно, об этом знал.

 

Пекторалис был выписан из Германии «с машинами, которые он должен был привезти, поставить, пустить в ход и наблюдать за ними… Хозяева дела, которые его наняли, были англичане. Они были люди очень добрые и оба довольно практические… Основательно разорившись на своих предприятиях, они поняли, что Россия имеет свои особенности, с которыми нельзя не считаться. Тогда они взялись за дело на простой русский лад и снова разбогатели чисто по-английски».

«Этот Пекторалис оказался очень хорошим, - конечно, не гениальным, но опытным, сведущим и искусным инженером. Благодаря его твердости и настойчивости дело, для которого он приехал, пошло превосходно, несмотря на многие неожиданные препятствия. Машины, для установки которых он приехал, оказались изготовленными во многих частях весьма неточно и не из доброкачественного материала… Уладить все это возможно было действительно только при содействии железной воли. Услуги Пекторалиса были замечены и вознаграждены прибавкою ему жалованья, которое у него поднялось теперь до полуторы тысячи рублей в год».

«Между тем, железная воля Пекторалиса, приносившая свою серьезную пользу там, где нужна была с его стороны настойчивость, и обещавшая ему самому иметь такое серьезное значение в его жизни, у нас по нашей русской простоте все как-то смахивала на шутку и потешение».

                            

В рассказе «Однодум» губернатор, познакомившийся с одним из лесковских праведников, квартальным Рыжовым, спрашивает у окружающих: «Что же он… вероятно в помешательстве?», и ему отвечают: «Никак нет: просто всегда такой» (курсив Лескова). Почти все лесковские праведники представляют своим «характером» исключение из правил. К праведникам писатель причислял не только русских, но и всех, кто живет по-божески. Таковы, например, англичанин Яков Яковлевич («Запечатленный ангел»), безымянный язычник тунгус («На краю земли»).

Прямо отождествлять Пекторалиса с теми, кого писатель считал праведниками, очевидно нельзя. Но эта точка зрения все-таки гораздо ближе к истине, чем разглагольствование Крупчанова, автора статьи-предисловия к сборнику повестей и рассказов Н.С. Лескова. (БВЛ. т. 92.М. 1973), который утверждает:  «В образе Гуго Пекторалиса Лесков нарочито заостряет черты, свойственные прусскому юнкерству и бюргерству: узость интересов, черствость, односторонность убеждений. Стремление Гуго к богатству и власти над людьми опирается на один-единственный жизненный принцип - несгибаемость воли. Лесков гиперболизирует эту черту характера, доводя до автоматизма поведение своего героя,…  Жизненная философия Пекторалиса чрезвычайно бедна и прямолинейна: «Всякий, кто беден, сам в этом виноват». Автор этих строк не только принял мнение рассказчика, за точку зрения Лескова, но и присоединился в своем квасном патриотизме к воззрениям забулдыги Сафроныча и жулика Жиги, о которых речь пойдет несколько ниже. 

 

Несмотря на свою «железную волю», полтора месяца едет Гуго Пекторалис до места назначения, останавливаясь на каждой станции суток по трое. Русского языка он не знал, и разговор шел по-немецки. «Да, «можно», «не можно», «таможно», «подрожно»... – пролепетал он, высыпав, очевидно, весь словарь своих познаний – скажут «можно» – я еду, «не можно» – не еду, «подрожно» – я дам подрожно, вот и все». Когда в комнате затопили камин, он очень обрадовался. «Ага, «можно», а я тут третий день все сюда на камин пальцем показывал, а мне отвечали «не можно».

Прибыв на место, Гуго покупает лошадь. Берет он ее, не глядя, лошадь оказывается слепой и хромой. Дмитрий Ерофеич (продавец) был  плутоват,  но  труслив,  суеверен  и  набожен;  он вообразил, что Пекторалис замышляет ему какое-то ужасно хитро рассчитанное мщение, и, чтобы положить конец этой душевной тревоге, послал ему чудесную лошадь и велел ему кланяться и просить извинения.    Пекторалис покраснел, но решительно велел отвести лошадь назад и вместо ответа написал: "Мне стыдно за вас, у вас совсем нет воли". Впрочем, в этой истории есть и другой аспект, убеждение, в том, что если сам не смотрел, что покупаешь, не к чему предъявлять претензии другим. Максиму: «в своей бедности, каждый виноват сам», он обращает, прежде всего, на самого себя.

Повесть и далее наполняется подробностями, как жестокие шутники издевались над беднягой. Окружающие, используя незащищенность Пекторалиса, провоцировали его на глупые действия, зачастую вредные для здоровья.  А между тем Пекторалис утешал сам себя максимой: "Быть господином себе и тогда стать господином для  других –  вот  что должно, чего я хочу, и что я буду преследовать".

У невесты, а затем и жены Пекторалиса «вся левая сторона тела была гораздо массивнее, чем правая. Гуго сам обращал на это внимание, и, казалось, этим был даже доволен. «Вот, –  говорил он, – эта рука побольше, а это рука поменьше. О, это так не часто бывает».                                     

Там, где дело касается производства, Пекторалис уверен в себе, инициативен, прагматичен и предусмотрителен. Вне этой сферы он робок, застенчив и трагически не приспособлен. Его «железная воля» не более чем маска-защита от неуютного мира. Автор сам подсказывает это фамилией своего героя – слово «пектораль» означает «шейное металлическое украшение, облегающее грудь и плечи» (Сл. иностр. слов. М.1992). Не боевой доспех, а именно украшение. «Железная воля» превращается у него в бессмысленное упрямство, потешающее окружающих.

Рассказчик видит в Пекторалисе, прежде всего, немца. Лесков же показывает нам героя, как «уникума» (и этим самым дает характеристику и самому рассказчику).

                                                                                       

Теперь нам осталось перейти к последней части злоключений нашего героя. Заработав неплохие деньги, Пекторалис решил построить собственный завод. Он приобрел землю для строительства, но на его беду посреди купленного им участка оказалась земля, арендованная неким Сафронычем. Выжить Сафроныча с его маленьким заводиком ему не удалось, и Пекторалис подал на него в суд.

 «Ленивый, вялый и беспечный Сафроныч как стал, так и стоял на своем, что он ни за что не сойдет с места до конца контракта, – и суды, признавая его в праве на такую настойчивость, не могли ему ничего сделать.

Я-ста его, такого-сякого немца, и знать-де не хочу. Я своему отечеству патриот – и с места не сдвинусь. А захочет судиться, так у меня знакомый приказный Жига   есть, – он его в бараний рог свернет». («Жиган – пройдоха, прощелыга, наторелый плут».  Даль. Толковый словарь).

Тогда Пекторалис решил огородить своего недруга забором и забить ворота и калитку Сафроныча досками.

Поскольку в контракте ни о калитке, ни о воротах ничего сказано не было, Сафронычу пришлось лазать к себе домой через забор. Но он оказался не менее упрям, чем Гуго.

Через некоторое время к Пекторалису явился Жига, долго ему льстил, рассказал о своей ссоре с Сафронычем и объявил, что об заклад бился на сто рублей, за что, обладая железной волей, Гуга Карлыч выиграет любой суд, если Сафроныч не угомонится. А пришел он потому, что не имеет денег в заклад. Растроганный Гуго дал Жиге эти деньги.

Очевидно, деньги эти пошли на подкуп судейских (коррупция в судах началась не сегодня). Сафроныч подал иск на взыскание убытков, и суд вынес решение в его пользу, присудив Пекторалиса ежедневно выплачивать истцу по пятнадцать рублей.

Решение суда было явно «заказным», потому что взыскание убытков с ответчика возможно только при совершении им противоправных действий. Ежели предыдущий суд признал законным возведение глухого забора, то законными являются и все вытекающие отсюда последствия, в частности убытки понесенные Сафронычем.

Получая такие деньги, Сафроныч допился до белой горячки и вскорости умер.

На его поминках, Гуго вступил в словопрение с дьяконом Саввою о силе воле – и  дьякон Савва сказал ему: «Зачем ты,  брат  Гуго  Карлович,  все  с  нами  споришь  и  волю  свою показываешь? Это нехорошо»...    И отец Флавиан поддержал Савву и сказал: «Нехорошо, матинька, нехорошо; за это тебя бог накажет. Бог за  русских всегда наказывает». Потом Савва подбил Гуго соревноваться с отцом Флавианом в поедании блинов. «Сам Флавиан в споре не участвовал, а только ел, да ел». Пекторалис же старался не отстать и «вдруг сунулся под стол и захрапел. «Неужели помер?» – вскричали все в один  голос. А отец Флавиан перекрестился, вздохнул и, прошептав «с нами Бог», подвинул себе новую пачку блинов.

На похоронах Пекторалиса перекрикиваются две бабы:

«Кого, мать хоронят?»

Другая отвечает:

«И-и, родная, и выходить не стоило: немца поволокли».

                                        

Повесть «Железная воля» была написана раньше в 1876-ом.

В 1893 г. Лесков пишет очерк "Загон", который начинается так: "В конце сентября 1893 г.  на заседании содействия русской промышленности и торговли один оратор прямо заявил, что Россия    должна    обособиться, забыть   существование   других западноевропейских  государств, отделиться  от  них   китайскою стеной". Приведя   многочисленные   примеры  антиевропеизма  от государя до крестьян, Лесков итожит: "С внешней  стороны  разные беспокойные  люди старались проламывать к нам ходы и щелочки и образовывали  трещины,  в  которые  в  загон   скользили   лучи света. Лучи    кое-что    освещали    и   то, что   можно   было рассмотреть, было ужасным. Явилась  забота  о  том, чтобы  забить трещины, через  которые  к нам проникал свет. Оттуда пробивали, а отсюда затыкали хламом".

Лесков любил Россию, не придуманную славянофилами, а ту, которую видел своими       глазами. И хотел сделать ее лучше. Это и есть настоящая любовь к Родине. Любовь к России сочеталась в нем с уважением и состраданием ко всякому хорошему человеку, на каком бы языке он ни говорил.

 

А. Платонов. Епифанские шлюзы. 1926 г. Сначала немного истории. Канал, строительством которого руководил главный герой этой повести, – не выдумка автора.

«Ивановский канал (Епифаньевский тож) — в Епифаньевском уезде Тульской губернии, строился для соединения верховьев рек Дона с Шатою, впадающей в Упу, приток Оки; следовательно, Ив. канал должен был соединить Дон с Волгой. По повелению Петра I, английский инженер Джон Перри приступил к сооружению канала в 1702 г. У  города Епифани (основан в 1578 г., ныне  поселок городского типа, Тульской обл.)  готовы были 24 шлюза, прорыт канал через Бобриковскую долину, расчищено русло Дона, но все это пришлось оставить вследствие недостатка воды для искусственного провода судов. В 1707 г. был повторен опыт судоходства по этому каналу; было пропущено около 300 судов, но с невероятными затруднениями, несмотря на то, что опыт производился весной, во время половодья» (1).

Из дневника Дж. Перри: «... Три года к ряду был я занят сею работою.... Я требовал для нее по тридцать тысяч человек в год, но никогда не давали мне и половины. Не доставало так же и материалов. Во-вторых, я и помощник мой, Лука Кеннеди, так грубо встречены были князем Голицыным, что он указал нам на виселицу “...  Неудовольствия и препятствия продолжались. И второе лето протекло по-прежнему: мне не давали ни людей, ни материалов. Различные части работы оставались неоконченными и, следственно, могли разрушиться, что отчасти и произошло от недостатка материалов…  ». В мае 1712 Джону Перри снова было поручено заняться устройством водного сообщения для подвоза продовольствия и прочих необходимых предметов. Но т.к. следуемое Перри за прежние годы жалованье не было ему выплачено сполна, он отказался  продолжать работу, и уехал  в Англию.

Дневниками  Дж. Перри («Состояние России при нынешнем царе… М., 1871»). Платонов, несомненно, пользовался. (2). Он, правда, изменил имя английского строителя, назвав его Бертраном, и его судьбу.

 

Инженер Бертран Перри приехал в Россию по совету своего старшего брата Вильяма. Заработав немало денег, тот, возвращался в Англию, и еще до отъезда написал Бертрану письмо. «Россы мягки нравом, послушны и терпеливы в долгих и тяжких трудах, но дики и мрачны в невежестве своем…  Царь Петр весьма могучий человек, хотя и разбродный и шумный понапрасну. Его разумение подобно его стране: потаено обильностью, но дико лесной и звериной очевидностью. Однако же к иноземным корабельщикам он целокупно благосклонен и яростен на щедрость им».

В Санкт-Петербург он прибыл весной 1709 года. Бертрану поручалось строительство канала между Окой и Доном. Перед отъездом на место работ его ласково принял сам император – «А что сопротивление тебе будут чинить, про то доноси мне гонцами – на живую и скорую расправу. Вот моя рука – тебе порука!» – напутствовал царь инженера.

Перед отъездом из Петербурга к месту работ Бертран получил письмо от своей невесты – Мери Карборунд (фамилия очень подходящая для такой особы).  Девушка писала ему, что ей не нужны ни богатства, ни слава ее муже, она устала ждать и выходит замуж за другого. Это событие, очевидно, тоже сыграло немалую роль в судьбе младшего Перри

После долгого пути он, наконец, прибыл в Епифань. «Малоизвестный язык, странный народ и сердечное отчаяние низложили Перри в трюм одиночества. И лишь на работе исходила вся энергия его души, так что сподручные признали его каторжным командиром».

Условия, в которые попал Бертран, мало отличались от тех, которые описал его реальный однофамилец. Население в окрестностях строительства было малочисленным, а те, кого удавалось туда пригнать, разбегались. Мало того, «балтийские мастера и техники-немцы не только болеют в болотах Шати и Упы, но также и бегут потайным дорогам на родину, ухватывая великие деньги».

Сам воевода, который тщательно контролировал всякую переписку с Петербургом, однажды не уследил. «Охальные местные люди вручили Петру челобитную». Узнав, что «воевода Протасьев за большие поборы освобождал слободских мужиков от повинностей, а поверх всего миллион рублей себе нажил на всяких начетах и требовательных ведомостях с казны… Петр приказал воеводу бить кнутом, а потом сослать его в Москву для дополнительного следствия, но Протасьев там досрочно с печали и стыда умер».

Надо сказать, что слобожане, мобилизованные на работы, не могли заниматься земледелием, «лошади извелись на работах и  к пахоте непригожи, а многие пали». Жены и дети  мобилизованы «пухли от голода».

«По последнему наряду Перри епифановский воевода ничего не поставил: то ли злая воля в том его была, то ли правда – рабочих согнать нельзя было.

«Неужели мы народ и вправду умучили?» – однажды спросил Перри  у воеводы, и услышал в ответ: «Да што ты, Бертран Рамзеич! Это народ у нас такой охальник и ослушник! И зачем  его слова обучали говорить? Раз грамоты не разумеют и от устных слов надобно отучить!».

Царь Петр объявил Епифановское воеводство на военном положении, объявлялось военное положение и в смежных воеводствах. Был прислан новый воевода – Салтыков. «Тюремные дома были туго населены непокорными, а порочная хата действовала ежедневно, кнутом вбивая разум в задницы мужиков».

Бегство крестьян остановить не удавалось, и воевода Салтыков заговорил о смертных казнях. «Я с тобой согласен, Салтыков! – сказал помертвевший от забот Перри. – Так стало, ты, ваше превосходительство, тады те смертные казни подпишешь? – Ладно, подпишу… – ответил Перри».

В Епифани Перри «начал пересчитывать свои технические числа. Вышло еще хуже: прожект составлен был по местным данным 1682 года, лето которого изобиловало влагой. Поговорив с местными людьми, Перри догадался, что в обычные годы каналы будут так маловодны, что по ним и лодка не пройдет». Перри начал понимать, что он наверное уже и в Ньюкестль не попадет, и отца не увидит.

Впрочем, о том, что воды будет мало и плавать будет нельзя, все местные жители знали давно. «Поэтому и на работу они глядели как на царскую игру и иноземную затею, а сказать – к чему народ мучают – не осмеливались».

Наконец к Перри пришел воевода Салтыков: «Аглицкий подданный Бердан Рамзеич Перри, объявляю тебе волю его императорского величества: с сего числа ты не генерал, а штатский человек и сверх того преступник. На государеву расправу ты пешком гонишься в Москву со стражниками. Собирайся, Бердан Рамзеич, ослобождай казенное помещение».

В Москве его сдали в «башенную тюрьму». Через некоторое время в камере появился дьяк и зачитал приговор: «Бертран Рамзей Перри, – сказал дьяк, вынув бумагу и прочтя имя, – по приказу его величества государя императора ты приговорен к усечению головы. Больше мне ничего не ведомо».

Далее следует сцена по своему отвратительному ужасу самая страшная изо всего того, что я когда-либо читал.

«Дьяк ушел и задвинул снаружи наглухо двери, не сразу управившись с железом. Остался другой человек – огромный хам, в одних штанах на пуговице и без рубашки.

– Скидывай портки.

Перри начал снимать рубашку.

– Я тебе сказываю – портки прочь, вор!

У палача сияли счастьем голубые, а теперь почерневшие глаза.

– Где же твой топор? – спросил Перри, утратив всякое ощущение, кроме маленькой неприязни, как перед холодной водой, куда его сейчас сбросит этот человек.

– Топор! –  сказал палач. – Я и без топора с тобой управлюсь!

Резким рубящим лезвием влепилась догадка в мозг Перри, чуждая и страшная его природе, как пуля живому сердцу.

И эта догадка заменила Перри чувство топора на шее: он увидел кровь в своих онемевших глазах и свалился в объятия воющего палача. Через час в башне загремел железом дьяк.

– Готово, Игнатий? – крикнул он сквозь дверь, притуляясь и прислушиваясь.

– Обожди, не лезь, гнида!

– Вот сатана! – бормотал дьяк. – Такого не видал вовеки. Пока лютостью не изойдет – входить страховито!». 

А в Епифани воевода Салтыков получил письмо из Англии на «имя мертвеца». Он испугался, не зная, что ему делать. «А потом положил его от греха за божницу – на вечное поселение паукам».

Перри думает об Игнатии, как о человеке, сам Платонов называет его «хамом» и «палачом».

В 1905 г. Мережковский опубликовал статью «Грядущий хам», в которой только еще предсказывались возможные результаты революции. Слова «хам», «хамство» употребляются Горьким в его «Несвоевременных мыслях». Эти слова имели не только узкое, но и обобщающее значение, звучали почти как политический термин.

На казнь и проворовавшегося воеводу, и инженера Перри отправляют в Москву, хотя проделать это можно было бы и на месте. Москва выступает у Платонова  не столько как географический объект, сколько как символ российской державности, несмотря на то, что в описываемую эпоху столицей был Петербург. Это прямой намек на новую советскую державность. И не Кремлевская ли башня имеется в виду?

Платонов пишет о военном положении, которое было объявлено Петром в Епифани. Не знаю, соответствовало ли это историческим реалиям. Но то, что, начиная с 1917 г. выражения «трудмобилизация», «трудовая повинность», трудармия» стали вполне обычными – это я знаю.

В том же 1926 г. Платонов написал повесть «Город Градов», которую можно рассматривать как продолжение щедринского «Города Глупова», с учетом современных для Платонова изменений.

В Градове тоже «было построено шестьсот плотин и четыреста колодцев… Не достояв до осени, плотины были смыты летними легкими дождями, а колодцы почти все стояли сухими».

Вместе с тем, Градов у Платонова – столица бюрократической империи. «Это образ государства, венчающего мировую историю – Москвы-Третьего Рима. Данная смысловая линия в окончательном варианте «Города Градова» скрыта в подтексте, однако в первоначальной редакции повести она была развернута со всей возможной открытостью и полнотой. Трактат Шмакова в этой редакции содержит, в частности, следующий фрагмент: «Ленин - это новый Иван Калита, с той разницей, что тот собирал княжеские клочья  безмасштабной московской Руси, а Ленин собирает клочья всего растрепанного империалистического мира; но сложить эти клочья можно в единственно возможную сумму – социализм. Но сбор клочков мира, потрескавшегося от капитализма, допустим лишь путем образцовой государственности» (3).

В 1920 Платонов вступил в РКП (б), но уже через год по собственному желанию вышел из партии (4).

В августе 1933 г. на Беломорканал направляется десант из 120 писателей и журналистов для ознакомления с чудом социалистической экономики. В результате этой поездки 36 писателей выпускают книгу о героическом труде создателей     Беломорканала и посвящают ее XVII съезду ВКП (б). Писатели поведали читателям советской страны об ударном труде на сооружении канала, об ущербности европейско-американского капитализма, о героических усилиях чекистов по организации работ и по "перековке" заключенных. Ничего не говорится только о жестокости порядков, о голоде, о холоде, о гибели тысяч людей, унижении их человеческого достоинства (5).

Среди этих писателей Андрея Платонова не было. Свою повесть о «Канале» он написал за семь лет до того.

 

Сопоставление.  Что русскому здорово, то немцу смерть. Так ли?

Я остановился на двух повестях, написанных разными авторами с промежутком в 50 лет. Они имеют много общего.

Оба главных героя иностранные инженеры,  самозабвенно преданные своему делу, приехавшие в Россию ради заработка. Впрочем, Бертран «очаровался Петром еще, будучи в родном Ньюкестле, и хотел стать его соучастником в цивилизации дикой и таинственной страны».

Оба оставили у себя на родине любимых женщин, обоим эти женщины оказались не верны. Наконец, оба героя погибают в России, так и не вернувшись на родину. Мне кажется, что Платонов в этой повести демонстративно отталкивался от Лескова, так же как в «Градове» он отталкивался от Щедрина.

Но в описании ситуации эти произведения совершенно различны.

Гуго Пекторалис имеет дело, прежде всего, с людьми. Людьми, которые готовы травить слабого человека, да еще, к тому же, и немца. Государство (суд) в данном случае идет просто на поводу у его недоброжелателей.

Люди, окружающие Бертрана Перри, в общем-то, доброжелательны к нему. В пути ямщики поддакивали иностранцам, а сами «ухмылялись в бороду, дабы никому оскорбительно не было», «епифанские бабы жалели мрачного Перри». По дороге в Москву стражник-старик ни с того, ни с сего сказал ему: «И куда мы тебя ведем? Может на мертвую казнь! Я бы убег на глазах! Пра!». И даже, отдавая англичанина палачу, дьяк напутствует его: «Прощай. Царство тебе Божье. Все ж ты человек».

Роковым для Перри становится его столкновение с «огромным хамом» – безжалостной машиной, государством. Именно российское государство символизирует этот сладострастный лютый палач, творящий свои дела в одной из московских башен.

Трагикомическая смерть Пекторалиса последовала за смертью спившегося Сафроныча – в этом случае государство не вмешивалось.

На строительстве Епифановского канала, кроме казненного Перри, и, возможно, нескольких немцев, умерших от болезней, сотнями гибли русские крестьяне. На Беломорканале люди уже гибли десятками тысяч, среди них был какой-то процент и иностранцев. Потом гибли уже миллионы.

Иностранца в России было плохо. А своим – хорошо?

Российское государство уже многие столетия безжалостно расправляется со своими детьми, и его граждане так и не могут ограничить его аппетиты.

Дж. Оруэлл писал: «Всегда здравы две точки зрения. Одна: как можно улучшить человеческую натуру, пока не изменена система? Другая: какая польза от изменения системы, пока не улучшена человеческая натура? Каждая из них привлекательна для различных типов личности и, возможно, обе находятся в постоянном процессе чередования» (6).

На этой оптимистической ноте я и заканчиваю свою статью.

                                                                           

 

 

Источники.

1.      Энциклопедия. Брокгауз и Ефрон.

2.  Ал. Мельников. Наша улица №3. 2004. http://nashaulitsa.narod.ru/Melynikov.htm

3.  Б.Г. Бобылев. «А. Платонов о русской гос. идее. Повесть «Город Градов».

                www.ostu.ru/departments/gum_fac/russian/structure/bob/resources/gorod.doc

 4. Биография А.П.  Платонова. http://www.platonov.org.ru/llb-sa-aut-30/

       5. Соловецкий лагерь. Кн.10, гл.1. http://www.solovki.ca/gulag_solovki/belo.php

       6. Дж. Оруэлл. «Чарльз Диккенс» гл. I.

 

                                                    16.09.2007.