В первом, известном нам, отклике Пушкин, пародируя библейскую традицию, оценивает наводнение, как кару (несостоявшуюся) "проклятому Петербургу". В "Медном всаднике" эту же точку зрения, конечно, без ерничества, высказывает народ — "Зрит Божий гнев и казни ждет". Александр I выражается осторожней: "С Божией стихией царям не совладать". Евгений приходит к страшной мысли:

Впрочем он только по иному, гораздо резче, формулирует фразу Александра, ибо слово "стихия" можно понимать и как произвол.

А Пушкин? Что волновало его, когда он писал свою "Петербургскую повесть", какие вопросы он задавал себе и какие ответы нашел?

В русской литературоведении долгое время преобладала точка зрения В. Белинского. "Мы понимаем смущенную душой, что не произвол, а разумная воля олицетворены в этом Медном Всаднике... мы хотя и не без содрогания сердца, но сознаемся, что этот бронзовый гигант не мог уберечь участи индивидуальной, обеспечивая участь народа и государства; что за него историческая необходимость и что его взгляд на нас есть уже его оправдание". (ПСС т. 7с. 542). Мало вероятно, что Пушкин, принимаясь за поэму, ставил своей целью всего лишь иллюстрацию пословицы: "Лес рубят — щепки летят".

Обратим внимание на тот факт, что в поэме мысли или высказывания и Петра, и Александра (а в черновиках сенатора Толстого и его слуги) четко отделены от авторского текста. Это же касается и размышлений Евгения о своем будущем.

Однако, в этом случае автор сближает себя и своего героя.

Когда же речь заходит о Медном всаднике, построение стихов и их синтаксис становятся такими, что оценки рассказчика и героя делаются неразличимыми. Исключение составляют угроза Евгения и последующее — "...показалось ему, что грозного царя... лицо тихонько обращалось", далее следует: "...бежит и слышит за собой — как будто грома громыханье..." (действительно слышит?); кончается эпизод авторски отстраненным:

"Безумец" потому, что испугался статуи или потому, что осмелился угрожать кумиру? Вспомним стихи, написанные почти в то же время "Не дай мне Бог сойти с ума":

В исключенном впоследствии эпизоде, когда сенатор Толстой подойдя к окну увидел — "в лодке по Морской плывет военный губернатор", реальность происходящего подтверждается показаниями слуги. В "Каменном госте" ожившую статую так же одновременно видят двое — Гуан и Лепорелло.

Реальность преследования человека, осмеливавшегося сказать государству "Ужо тебе!", в подтверждениях не нуждались. Фраза —

место действия и его время, место могилы Евгения вызывают достаточно ясные ассоциации.

Беззащитность человека перед злом представляется абсолютной. Вот и Евгений "как обуяный силой черной", злобно задрожав шепчет свои проклятья.

И сам Петербург был заложен "На зло надменному соседу".

Одновременно совершенно исчезает различие между монументом и реальным Петром.

Власть у Пушкина почти всегда "роковая", а рок "самовластный":

"Под гнетом власти роковой" (1818 г. ),

"Мыслил имя роковое предать развалинам иным" (1824 г. ),

Он почти всю жизнь чувствовал себя в тени Петропавловки. Не раз в его черновиках появляются виселицы, над ними однажды надпись: "И я бы мог как шут ви... ", а в стихах к Ек. Н. Ушаковой (1827): "Вы ж вздохнете обо мне, если буду я повешен", в 1829 — Е. П. Полторацкой с юмором висельника:

(См. А. Ахматова — "Пушкин и Невское взморье").

Известную автоиллюстрацию к "Онегину" сопровождало письмо: "Брат, вот тебе картинка для "Онегина" ... Если будет другая, так чтоб все в том же местоположении (подчеркнуто Пушкиным). Под рисунком надпись: "крепость, Петропавловская". В иллюстрируемом тексте: "Все было тихо; лишь ночные перекликались часовые". В "Петербургской повести":

Схожесть, даже порой неразличимость авторского голоса и позиций героя происходила от того, что Пушкин чувствовал себя в шкуре Евгения, вернее посадил его в собственную шкуру. Их роднило общее чувство полной зависимости от стихии. Но, при всем том, не следует думать, будто утверждением, что наша жизнь, "как сон пустой, насмешка неба над землей" исчерпывалось все пушкинское мировоззрение, хотя подобные мысли ему, наверное, и приходили.

Поэта волновали судьбы тех, кто для "бронзовых гигантов" был только миллионами "двуногих тварей", и своя судьба в том числе.

* * *

В авторских примечаниях к поэме есть две ссылки на А. Мицкевича. Речь в них идет о двух стихотворениях из цикла "Добавления" к III части поэмы "Дзяды". Первое — "Олешкевич", второе — "Памятник Петра Великого". Второе примечание выглядит просто: "Смотри описание памятника у Мицкевича. Оно заимствовано из Рубана — как замечает сам Мицкевич". Верноподданный Рубан помянут явно для отвода глаз, хотя польский поэт, возможно, от него и отталкивался. Начну с "Памятника":

На полях "Медного всадника" против строки "Россию поднял на дыбы" П. А. Вяземский написал: "Мое выражение, сказанное Мицкевичу и Пушкину, когда мы проходили мимо памятника. Я сказал, что этот памятник символический. Петр скорее поднял Россию на дыбы, чем погнал ее вперед". ("Старина и новизна". 1904. N8).

На мой взгляд — мрачный парадокс:

За что же назвал Мицкевич наименее виновных неразумными тварями и в чем их вина, хотя и не столь великая?

Проблема диалектики Рока и Поступка, необходимости и выбора волновала еще античных авторов. В принципе каждое значимое для человека событие может быть оценено двояко: как простая случайность (мойра Лахетис вынимает жребий) или как награда — наказание за его поступки ( говоря языком рационализма — результат учета причинно-следственных связей). Во втором случае человек несет ответственность за свое поведение перед Богом или совестью.

О "литературном фоне" "Медного всадника" написано немало, однако авторы этих исследований касались только текстов современных или почти современных Пушкину, начиная с Ломоносова, и связанных с деятельностью Петра I, строительством и архитектурой Петербурга и наводнениями. Концептуальный фон поэмы почти не исследован. Меня заинтересовал именно он.

* * *

В ноябре 1824 г. , когда в Михайловское дошло сообщение о наводнении, Пушкин читал Коран, имевшийся у него в русском переводе, и писал свои "Подражания". Мало вероятно, что поэт не обратил внимания на те места, где говорится о потопе.

Потоп, как кара небесная, оценивается одинаково и христианской Библией и мусульманским Кораном. Однако если Библия причиной потопа считает несколько неопределенное "великое развращение" человечества, то Коран жестко указывает на его основной грех — идолопоклонство. (Далее ссылки на перевод М. Веревкина, С-Пб. 1790. , которым пользовался Пушкин).

Отзвуки коранического текста слышатся уже в "Цыганах":

Идолопоклонство есть смертный грех и для христианина — нарушение первых заповедей. В Ветхом завете эти заповеди формулируется так: "Да не будет у тебя других богов перед лицом моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им". (Исх. 20: 3-5).

В переводе Корана слово "идол" встречается повсеместно, иногда оно заменяется синонимом "истукан". В пушкинском тексте "Медного всадника" слово "истукан" употреблено единожды. Слово "идол" он заменил более значимым для знающих Библию читателей словом "кумир", неоднократно повторенным в тексте поэмы.

Коран повествует, что пророк Ной (арабский Нух, но в переводе Веревкина за ветхозаветными персонажами сохранены библейские имена ) предостерегает своих сограждан от идолопоклонства. Покаявшимся он обещает в награду "сады, украшенные водометами и реками". ("Сады, где протекает множество рек" — в Коране постоянно повторяющийся образ Божественной награды, как земной, так и райской). Однако тех, кто "не отступают от истуканов, лжебожеств своих" ждет кара (сура "Ной").

В предшествующих сурах ("Гад", "Правоверные") есть интересные детали — "знатнейшие среди народа, которые составляли идолослужители" не слушают увещеваний Ноя, отвечая ему: "Ты человек такой же, как и мы, и последуют тебе люди неимущие". В этих же сурах Аллах приказывает Ною строить ковчег и, "егда вода закипит в котле твоем", грузиться со всеми животными и семьей. Кипение воды в котле — сигнал начала потопа. В суре "Ной" описывается сам потоп: "Воды покрыли нечестивых за согрешения, в оно же время низвергнуться они в пламень адский". Не является ли реминисценцией пушкинские образы: "Нева вздувалась и ревела, котлом клокоча и клубясь"(начало наводнения); "Еще кипели злобно волны, как бы под ними тлел огонь... " (его окончание) ?

Судьба же последовавших за Ноем "людей неимущих" остается непроясненной. Очевидно она менее всего интересовала Магомета. Как и Петра.

* * *

Историей Петра Пушкин начал интересоваться задолго до работы над "Медным Всадником". В "Истории Петра", в тексте, относящемся к 1721 г. , он записывает: " Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, доброжелательства и мудрости, вторые — жестоки, своенравны и кажется писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего, — вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика. NB. Это внести в Историю Петра, обдумав".

Но нас будет интересовать не исторический Петр, а Петр-кумир, объект почитания и ненависти.

Там же, среди самых первых записей отдельной строкой идет: "Народ почитал Петра антихристом". (К сожалению, почитали его так не столько за кнут, сколько за просвещение). Знал Пушкин или нет бытовавшее среди староверов представление о том, что памятник Петру это — апокалиптический конь бледный (Синдаловский Н. А. Легенды и мифы Спб. 1996) — не суть важно. С самим "Откровением" он был наверняка знаком.

... "И вот конь бледный и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечем и голодом, и мором и зверями земными. (Откр. 6: 8).

Нельзя не увидеть символических соответствий между двумя текстами. В "Откровении" — "ад следовал за ним", в поэме — "над самой бездной", в "Откровении — "И дана ему власть над четвертой частью земли", у Пушкина — "державец полумира", "властелин судьбы". "Уздой железной" — тут не только "на дыбы", а пожалуй что и на дыбу поднять можно. Похоже это не только всадник-смерть, а действительно Антихрист собственной персоной.

В Коране Аллах перечисляет блага, которые он даст правоверным, человечеству, (упомянутые "сады, украшенных водометами и реками") и те, что он уже дал. Среди них — "Зри, како корабли плавают по водам, расторгают волны для успехов торговли вашей. Неужели не возблагодарите Бога за его милость к вам?" (суры "Пчела", "Правоверные").

Впрочем, такому крайнему толкованию противоречит апофеоз Петербурга во вступлении, о чем я буду говорить ниже. Вплотную подойдя к символике Антихриста, Пушкин как бы делает шаг назад — и возвращает "кумир" к его наиболее общему значению — изображение языческого божества или само божество, как объект поклонения. (Евгений поклонившийся кумиру, даже склонившийся перед ним, тем не менее был похоронен "ради Бога").

Обратим внимание на тот факт, что в поэме, когда речь идет о живом Петре или о его памятнике имя императора табуируется; Пушкин осмеливается произнести его только в словосочетании "вечный сон Петра", до этого при описании города, ставшего таковым уже после Петра, его имя употребляется, по сути, в форме притяжательного прилагательного ("Петра творенье", "град Петров"), во время наводнения упомянуто: "на площади Петровой".

* * *

В словаре Даля слово "идолопоклонство" определяется как "служение идолам, почитанье их, вера в кумиров". Второе его значение — "Раболепство перед людьми, начальством". Пушкин использовал его и в том, и в другом значении, причем зачастую не отделяя первого от второго.

Перелагая великопостную молитву Ефрема Сирина, Пушкин пишет:

Отметим, что, с одной стороны, — в тексте Ефрема Сирина никакой змеи нет, с другой — в "Медном всаднике" при описании памятника змея "сокрыта" — эта деталь монумента даже не упоминается. Не есть ли эта строка пушкинской молитвы скрытая отсылка к его же поэме?

В 1828 г. — "Анчар" :

В 1833 г. , прервав работу над "Медным Всадником", Пушкин пишет "Сказку о рыбаке и рыбке". Помог старик стать своей жене царицей, явился к ней, а та на него и "не взглянула, лишь с очей прогнать его велела".

Пушкина волновала не только страсть к власти, но и культ власти, столь характерный для России. Кесарю подчас вручалось то, на что он, оставаясь христианином, претендовать не мог. В любом конфликте между личностью и властью "народ" оказывался на стороне последней.

Сакрализация власти имеет и другую сторону. Человек предъявляет ей непомерные претензии, снимая с себя всякую ответственность за собственную судьбу. "Кумир" мог бы ответствовать Евгению: "С историей мы разберемся, но тебя-то лично никто в Петербурге жить не принуждал, как и твою Парашу — о возможности наводнений вы знали не хуже меня". Но кумир, отвечающий таким образом обывателю, перестает быть кумиром, так что у него не остается иного выбора, кроме безумной погони.

Эпитет "роковой" сочетается у Пушкина не только с властью, но и со страстями. Поэма "Цыгане" кончается так:

Перед этими страстями человек так же беззащитен, как и перед стихией природы. Мало того, стихии страстей усугубляют враждебность природных стихий:

Ю. Лотман ("Три заметки о Пушкине") обратил внимание на то, что Пушкин, говоря "Седой Нептун земли союзник" имел ввиду не отвлеченную аллегорию, а конкретное памятное ему полотно. — Дословное совпадение с названием картины Рубенса "Союз Земли и воды".

С этим языческим божеством Пушкин мог познакомиться у Катулла (LXIII <Аттис>). Экземпляр полного Катулла с комментариями имелся в его библиотеке.

Аттис у Катулла прибывает во Фригию с моря, "ко святым богини местам. Подстрекаем буйной страстью, накатившей яростью пьян, оскопил он острым камнем молодое тело свое". Весь день проводит в экстатических плясках, и к вечеру засыпает у святилища богини. Проснувшись утром и вспомнив, вчерашнее, он начинает каяться:

Кончается эта маленькая поэма заклинанием автора:

Отзвуки этой поэмы слышаться и в более позднем пушкинском:

Строки, отмеченные мною курсивом, Пушкин вычеркнул. Образы катулловского льва и "алчного греха" — изофункциональны, в обоих случаях, лев ли, или сравниваемый со львом грех, препятствуют достижению героем духовной гармонии, "горы Сиона, града Бога живого"(Евр. 12; 22), загоняя его в языческую стихию страстей. Но Пушкин сравнивает грех с охотящимся львом, которому в такой ситуации незачем оглашать окрестности яростным ревом.

Апофеоз Петербурга это по сути — гимн космосу культуры:

В тексте за каждой строкой, повествующей о природе города обязательно следует описание культурного феномена. "Невы державное теченье" — "береговой ее гранит"; "задумчивых ночей прозрачный сумрак, блеск безлунный" — "в комнате моей пишу, читаю без лампады"; "зимы жестокой недвижный воздух и мороз" — "бег санок вдоль Невы широкой", инверсия: — "светла Адмиралтейская игла" — "И не пуская тьму ночную... ".

Всякая культура включает и культуру общения. У Катулла: "От гостей гудели двери... ", у Пушкина — "И блеск, и шум, и говор балов, а в час пирушки холостой ... ".

О культе Кибелы поэт мог знать не только от Катулла. Овидий в "Фастах"(IV, 179-372), Лукреций в поэме "О природе вещей" (II, 600-643) подробно описывают торжества, связанные с почитанием богини. Существенным элементом таких торжеств было участие вооруженных воинов, в экстазе наносивших себе удары оружием:

Сравним с пушкинским:

В описании Петербурга можно уловить и некоторую перекличку с книгой Жозефа де Местра "Петербургские вечера", где автор описывает вид на город с Невы в белую ночь.

Земля, впитывающая кровь как росу, ассоциируется скорее с Кибелой, чем с землей Христа или Коперника. Неглубоко спрятанному за внешним католицизмом языческому преклонению перед насилием и силой Пушкин противопоставил свое понимание гармонии.

Есть в "Медном Всаднике" и львы:

Воспевание Пушкиным военного парада ("потешного" Марса, за которым, однако, водились отнюдь не потешные подавление Польши, завоевание Кавказа) — тому пример.

Может быть, говоря об "алчном грехе", поэт имел ввиду и грех идолопоклонства, которого, что отрицать, он и сам не был чужд.

Во всяком случае, читая пушкинский "Памятник", мы не вспомним ни "Клеветникам России", ни даже "Полтавы". Учитывая и черновой вариант, мы видим: "Звуки новые для лиры"; "чувства добрые"; "свободу"; "милосердие".

В этом пространстве ни для культа силы, ни для державности места не остается.

— явный намек на французский афоризм (кажется, Дидро): "Все жалуются на недостаток денег, но никто — на недостаток ума". И не Евгений ли явился когда-то в домик Параши в женском одеянии, когда та еще жила в Коломне?

2. Уже после неудачного прохождения цензуры, делая правку "в стол", эти слова он вычеркивает.

3. В Болдино, где Пушкин работал над "Медным Всадником", он вернулся из поездки по пугачевским местам и перешел к поэме сразу же после "Истории Пугачева".

4. Существовала легенда, что при заложении города Петр сложил два куска дерна крестом и произнес: "Здесь быть городу". В это время над ним парил орел. Пушкин, разумеется, знал цицероновскую оценку авгуров.

5. "Рок завистливый бедою угрожает снова мне". ("Предчувствие". 1828.) Стихотворение написано в связи с делом о распространении стихов из "Андрея Шенье" и допросами о принадлежности Пушкину "Гаврилиады". ( ПСС в 10 т. М. 1963. Примечания, т. 3)

7. Параша — Параскева. Пятница в индоевропейской мифологии — день, посвященный женскому божеству, у славян — Мокоши. Культ Пятницы, соединившийся с христианским культом святой Параскевы-Пятницы, сохранил некоторые черты языческого образа — Женщины-покровительницы очага. Не случайно Пушкин на черновиках "Медного Всадника" рисует лицо своей жены.

8. Стоило, однако Евгению произнести свою угрозу, как истукан повернулся "лицом к проблеме".

9. Мало того, Всевышний оказывается ничем не лучше земных тиранов, ибо в гневе и азарте сокрушает все на своем пути. (Однако оставим проблемы теодицеи теологам).

Это говорит о том, что ассоциации: "Медный Всадник — буря" возникли у Пушкина задолго до начала работы над поэмой. Ср. так же Коран, сура "Пииты": "Идолы, коим поклоняетесь вы, могут ли спасти вас, могут ли спасти самих себя?" Пушкин несомненно знал легенду, согласно которой еще в 1812 г., когда опасность грозила и Петербургу, Александр I решил эвакуировать монумент. Однако на прием к кн. Голицину, известному масону и духовидцу, явился некто и рассказал свой сон: "Он на Сенатской. Лик Петра поворачивается, всадник съезжает со скалы и отправляется к дворцу, откуда выходит Александр. "До чего ты довел Россию? Но пока я здесь, моему городу опасаться нечего". Монумент решили не трогать. (Н. В. Измайлов. "Медный Всадник. " А. С. Пушкина").

12. "Специфика мифологических текстов такова, что мифы без имен практически не существуют" — В. Н. Топоров ст. "имена" (МНМ).

14. Над строкой начинающего поэта: "Друзей, начальников, врагов... " Пушкин произносит: "Запятую прочь! маленькое тире, знак соединительный: начальники враги — слова однозначащие!. . " (Разговоры Пушкина. Начало 1833 г. ).

15. Было: "И дети малые, и старцы с сединой стремятся вслед за ним и взором, и душой. Ждут, в тайном трепете, улыбку, глаз движенье, как будто дивного богов благословенья".

16. "19 октября" 1825 г. Об Александре I: "Он раб молвы, сомнений и страстей". Вспомним так же "Вольность": "Славы роковая страсть".

18. У Катулла лев не только свирепый хищник, но и ездовое животное богини. На черновике поэмы "Тазит" Пушкиным нарисован фальконетовский конь на скале и со змеей, но без Петра. Пытаюсь дать очередную трактовку этому загадочному рисунку: поэт вначале хотел послать вдогонку за Евгением коня и змею и рисунком проверял как это будет выглядеть. "Тазит", как и "Медный всадник" заняты одной и той же проблемой — конфликтом между "первобытной" моралью и христианской нравственностью, не мудрено, если образы "Тазита" ассоциировались у Пушкина с образами другой, еще только задуманной, поэмы.

19. Пушкин придал Евгению не только некоторые собственные черты, о чем уже говорилось, но и определенное мировоззренческое сходство с Петром: "Не тужит ни о почиющей родне, ни о забытой старине" — его "мечты" ориентированы на детей и внуков.

Высказывания: "дух неволи" и "стройный вид" находятся между собой в том же отношении, что и — "бедный" и "пышный", т. е. каждая из этих строк в некоторой степени оксюморон.

21. У Катула Кибела распрягает львов и "подстрекает левого", Пушкин не указал, на каком льве спасался Евгений, но его иллюстраторы усаживают героя, как правило, на правого льва. "Для большинства мифологий характерно использование признака "левый" в значении отрицательном, а "правый" — в значении положительном". (МНМ).

* * *

МНМ — энциклопедия "Мифы народов мира". При анализе черновиков я пользовался изданием "А. С. Пушкин

"Медный Всадник"Л. 1978. "Литературные памятники", там же приводятся подстрочные переводы стихов А. Мицкевича и (в ст. Измайлова) некоторые петербургские легенды.