Предыстория «Памятника».
Принимаясь за статью, я осознавал, что этому стихотворению А.С. Пушкина посвящена огромная литература. (Существует даже специальная работа: Алексеев М. П. «Стихотворение Пушкина "Я памятник себе воздвиг...").
Я задался целью выяснить, как предшествовавшие русские переводы Оды (III.XXX) Горация соотносятся со стихотворением Пушкина.
До 1836 г., были опубликованы следующие варианты переводов этой оды:
1. М.В. Ломоносов. 1748 г.
2. Г.Р. Державин. 1798 г.
3. В.В. Капнист. 1805 г.
4. А.Х. Востоков. 1806 г.
5. С.А. Тучков. 1816
г.
-----------------------------------
А.С.
Пушкин 1836 г.
В бумагах
Державина (ГПБ, Бумаги Державина, № 27, л. 51) сохранился другой перевод Капниста этой же оды Горация. Q.
Horatii Flacci
Carmina III XXX. переводы
на сайте.
За исключением Державина и Пушкина, все остальные переводят ее, сохраняя все реалии античного поэта, – топонимы, весталок, Капитолий и т.п. Местоимение «Я» в этих переводах означает именно Квинта Горация Флакка.
Первый, кто связал горацевскую тему с современностью, был А.Н. Радищев.
«Слово о Ломоносове» (1780 г.), начинается так: «Не столп, воздвигнутый над тлением твоим, сохранит память твою в дальнейшее потомство. Не камень со иссечением имени твоего пренесет славу твою в будущие столетия. Слово твое, живущее присно и во веки в творениях твоих, слово Российского племени, тобою в языке нашем обновленное, прелетит во устах народных за необозримый горизонт столетий. Пускай стихии, свирепствуя слаженно, разверзнут земную хлябь, и поглотят великолепный сей град, откуда громкое твое пение раздавалось во все концы обширныя России; пускай яростный некий завоеватель истребит даже имя любезного твоего отечества: но доколе слово Российское ударять будет слух, ты жив будешь и не умрешь». Впоследствии Радищев включил это «Слово …» в свое «Путешествие из Петербурга в Москву»,
Этот панегирик – явная парафраза ломоносовского же перевода. У Радищева же появляется слово столп, впоследствии использованное Пушкиным.
Державин, объединил в одном произведении и переложение, и собственный панегирик. Ода Горация служила для него лишь образцом.
Произведения Державина и Пушкина нельзя назвать переводами. Это даже не подражания, а скорее реминисценции горациевского текста.
И у Державина, и у Пушкина, «Я» означает самого автора. Оба они строят текст так, что все реалии принадлежат их современности. Правда, Державин еще поминает: «Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный, металлов тверже он и выше пирамид …», но дальше он полностью отходит от горациевского текста.
Пирамиды
у Горация служили символом (эталоном) высоты и вечности. У него к слову
«пирамиды» есть определение – «царственные»
(согласно академическим переводам А.П.
Семенова-Тянь-Шанского и М.Л. Гаспарова).
У анализируемых мною авторов только в трех случаях к слову «пирамиды» дается определение.
У Державина никакого определения нет.
В опубликованном тексте нет его
и у Капниста, в неопубликованном варианте, перевод тридцатой
оды Горация начинался так: «Се памятник воздвигнут мною / Превыше царских пирамид.
У Востокова:
«Крепче меди себе создал я памятник;
Взял над царскими верх он пирамидами».
* * *
А.Х. Востоков с 1801 г. был членом общества Любителей российской
словесности. В этом же обществе состояли сыновья Радищева и Кюхельбекер.
В ранний период своей деятельности
(1801-1807) общество являлось центром передовой демократической мысли в России
начала века. В нем преобладали свободолюбивые настроения, отрицательное
отношение к деспотизму и крепостническому строю. Немалое влияние на общество
оказали идеи Радищева, хотя участники его не поднимались до радищевской
постановки вопроса о революции. (Позднее Востоков был хорошо знаком с
Пушкиным). (Черейский Л.А. «Пушкин и его
окружение». Л. 1976).
У Тучкова: «превыше Нильских пирамид», вероятно заимствовано у В.Г. Рубана. Но это не интересно.
* * *
Сергей Тучков – «брат»
Пушкина по масонской ложе «Овидий». В декабре 1821 г. они встречались в
Измаиле. Беседа длилась несколько часов. Пушкин жалел о краткости встречи: «у
него все классики и выписки из них». ( Липранди
И.П. «Пушкин в воспоминаниях современников»
М. 1974. т.1. с. 317).
Очевидно, что «поминание всуе» царя считалось опасным. Через 20 лет после пушкинского «Памятника» (и через год после смерти Николая I) будет опубликован перевод Фета «К Мельпомене»:
Воздвиг я памятник вечнее меди прочной
И зданий царственных превыше пирамид.
(«Отечественные
записки» 1856 г. № 6).
После Фета определение «царственных» (не «царских») станет обычным.
Теперь сосредоточимся на пушкинском «Памятнике». Стихотворению, известному всем под этим названием, его дал Жуковский при подготовке к печати. У Пушкина названия не было вообще. Был только эпиграф – первая строка оды Горация: «Создал памятник я». Таким образом, Пушкин уравнивал себя с Горацием.
Для удобства дальнейшего анализа я привожу пушкинское стихотворение целиком.
Exegi monumentum
Я
памятник себе воздвиг нерукотворный,
К
нему не зарастёт народная тропа,
Вознёсся
выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не
умру - душа в заветной лире
Мой
прах переживёт и тленья убежит -
И
славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух
обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И
назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И
гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус, и друг степей калмык.
И
долго буду тем любезен я народу,
Что
чувства добрые я лирой пробуждал,
Что
в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью
Божию, о, муза, будь послушна,
Обиды
не страшась, не требуя венца;
Хвалу
и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца.
Слово «нерукотворный» различные пушкинисты объясняли
по-разному. М.П. Алексеев приводит несколько интерпретаций, одна из них
принадлежит Р. Якобсону. Тот объяснил это слово заимствованием из стихотворной
подписи Рубана к фальконетовскому Медному Всаднику, в которой оно применяется к
гранитной скале – постаменту:
Колосс
Родосский смири прегордый вид.
И
нильские здания высоких пирамид
Перестаньте
казаться чудесами:
Вы
смертных бренными содеяны руками.
Нерукотворная
здесь Росская гора
Пала
под ноги Великого Петра.
«…Объяснение это, конечно, правильное». (М.П. Алексеев. «Стихотворение Пушкина «Я
памятник себе воздвиг…» Л. 1967. с.57).
Действительно, в примечаниях к «Медному всаднику Пушкин
упоминал Рубана. К тому же колосс Родосский и Нильские пирамиды вызывают
ассоциации с горациевской одой. И все-таки…
«Нерукотворная» у Рубана значит – «необработанная».
Во всех
текстах, начиная с Горация, памятник характеризуется как сугубо материальный объект: «Крепче меди», «металлов тверже», «дождь не смоет его, вихрем не
сломится». В таком контексте и определение – «выше пирамид», представляется
пространственно-геометрическим.
У Пушкина «нерукотворный»
значит – не материальный. Здесь скорее
напрашивается ассоциация со Спасом Нерукотворным, который продолжал свое существование,
несмотря на утрату его первоначального материального носителя.
Как в русских допушкинских, так и в академических переводах о посмертной судьбе автора говорится: «Так!— весь я не умру, но часть меня большая, / От тлена убежав, по смерти станет жить…», «Нет, не весь я умру, лучшая часть меня / Избежит похорон».
Пушкин: «душа в заветной лире / Мой прах переживёт и тленья убежит».
Слово «душа» означает совершенно иное, нежели, «часть моя», даже и «лучшая часть». Синонимом
«души» у Пушкина является «муза».
Муза, у Горация – Мельпомена, у некоторых переводчиков – безымянная
муза, это – некая реальность, существующая независимо от поэта. У Державина (и
у Пушкина) муза – нечто вроде римского гения, «духа – хранителя, формирующего
его характер и сопутствующего ему всю жизнь». (Мифологический словарь. Минск.
1989).
Гораций своей заслугой считал обогащение латинского стиха эолийским ладом. За это, по его мнению, Мельпомена и должна была увенчать его чело лавром. Почетный венок фигурирует во всех переводах этой оды.
Державин своей заслугой считает иное:
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить …
О, муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
Державин, в
отличие от Горация, вовсе не просит музу наградить его. Напротив, он обращается
к ней как к самому себе. Или к своей покровительнице Екатерине II? В первой публикации его стихотворение носило название «К Музе.
Подражание Горацию», и лишь позже стало появляться под названием «Памятник». (См. «Сочинения Державина» М. 1798. с. 398).
Венок у него вообще не упоминается.
* * *
Державин, который к этому времени уже имел на литературном
поприще достаточные заслуги, мог не
ограничивать свои притязания на памятник «чудесный, вечный», тем, «что первый дерзнул в забавном русском слоге /
О добродетелях Фелицы возгласить …
В 1783 г. он опубликовал свою оду
«Фелица», за что был награжден и приглашен ко двору. Начиналась эта ода так:
«Богоподобная царевна …».
«Фелица» (фелицитас) (лат. «счастье») римская богиня, олицетворение успеха и счастья, сближалась с Фортуной. (Мифологический словарь. Минск. 1989).
В «Записках» Державин замечает,
что императрица не раз заводила с ним речь о стихах «и неоднократно, так сказать, прашивала его,
чтоб он писал вроде оды Фелице». (Энц. Брокгауз и Ефрон). За «Фелицей» последовала
в 1783 г. «Благодарность Фелице», затем «К Музе».
Очевидно,
просить у «богоподобной Фелицы» в награду всего-навсего венок было не практично
– она могла понять просьбу буквально.
Пушкин вообще «уговаривает» свою музу не требовать венца. Почему? Понял это М.Ю. Лермонтов: «И прежний сняв венок, – они венец терновый, / Увитый лаврами одели на него: / Но иглы тайные сурово / Язвили славное чело».
Никакая власть не может создать истинную славу, наоборот, властная похвала дискредитирует поэта. Начинается «Памятник»: «… К нему не зарастет народная тропа».
Пушкин утверждает:
И долго буду тем любезен я народу,
Что
чувства добрые я лирой пробуждал,
Что
в мой жестокий век восславил я свободу,
И милость к падшим призывал.
Первоначально эта строфа читалась по-иному:
Что звуки новые для песен я обрел,
Что вслед Радищеву восславил я свободу
И милосердие воспел.
«Радищева», Пушкин убрал по цензурным соображениям. (Но для нашей темы его упоминание знаково).
А по каким соображениям была устранена предыдущая строка, которая вполне соответствовала точке зрения Горация? Я думаю, потому, что Пушкин гражданскую позицию поставил выше поэтического таланта.
«Извечный» вопрос: почему «столп» Александрийский, а не
Александровский, как того требует грамматика. «Патриоты» до сих пор настаивают
на том, что Пушкин имел ввиду, то ли, уже помянутый колосс Родосский, то ли, александрийскую
колонну в честь Помпея.
В XIX в. возноситься «главою непокорной» над
любым из этих объектов было бы совершенно смешно.
На мой взгляд, прав исследователь (П.А. Черных), сказавший,
что «употребив это прилагательное («Александрийская»), вместо
«Александровская», поэт просто хотел замаскировать слишком откровенный характер
своего утверждения». (М.П.
Алексеев, там же, с. 62). Маскировка эта не
удалась. После смерти Пушкина, готовившему «Памятник» к печати, Жуковскому пришлось
заменить эпитет «Александрийский» на – «Наполеонов».
Символично и самое слово «столп».
Еще Радищев в «Слове о Ломоносове» противопоставил столп,
как нечто тленное, нетленному Слову.
В «Путешествии» «столп» упоминается неоднократно.
«Мне представилось,
что я царь, шах, хан, король…, нечто, седящее во власти на престоле… Здесь
меч лежал на столпе, из сребра изваянном … везде видно было вверху
имя мое, носимое Гением славы …
Тогда, восстав от места моего, возлагал я различные
знаки почестей на предстоящих . … По сем продолжал я мое
слово: – Пойдем, столпы моея
державы, опоры моея власти, пойдем усладиться
по труде» (гл. «Спасская Полесть»).
* * *
Это – про «стоящих у
трона» (Лермонтов), «властную вертикаль»
(на языке XXI века).
В свое время Пушкину
приписывалась такая эпиграмма:
В России нет закона.
В России столб стоит,
А на столбе корона. (М.П. Алексеев, там же, с.72).
Во всех приведенных здесь цитатах слово «столп» употребляется
с негативным оттенком.
В гл. «Новгород»
радищевское высказывание: «Гордитеся,
тщеславные созидатели градов,
гордитесь, основатели государств;
мечтайте, что слава имени вашего будет вечна; столпите камень на камень до
самых облаков...» вызывает и более сложные ассоциации, связанные с широко
известным выражением – Вавилонское столпотворение».
Бытие. Гл.11. 1. На всей земле был один язык и одно наречие … 3. И
сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем… 4. И
сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе
имя прежде, нежели рассеемся по лицу всей земли. 6. И сказал
Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не
отстанут они от того, что задумали делать; 7. Сойдем же и смешаем
там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.
Экзегетический комментарий к
стиху 11.4: «Воздвигая подобную колоссальную башню, строители ее хотели
поставить памятник своему выдающемуся искусству и тем самым обессмертить себя в
глазах всего потомства». (Новая толковая Библия. Л.1990. с. 307).
Этот комментарий, по-моему, непосредственно
относится к нашей теме. Пушкин выражение «слава», «восславить», «прославить» по
отношению к себе не употребляет, хотя оно есть и у Горация, и у Державина («И слава
возрастет моя, не увядая»).
О себе Пушкин говорит: «славен
буду я». Но это слово он употреблял не
только в значении – «знаменит», но и как «милый», «приятный». (См. «Словарь
языка Пушкина»).
«Восславил» же он только
свободу!
Вызывал ли Александрийский столп
у Пушкина ассоциации с Вавилонским столпотворением?
Думаю, что – да.
В отличие от столпостроения, Поэзия
не разъединяет, а объединяет людей:
«Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне
дикий
Тунгус, и друг степей калмык».
22.05.08.
