В названии статьи я использовал выражение Ю. М. Лотмана: "Пушкин собрал в "Повестях Белкина" как бы сюжетную квинтэссенцию прозы карамзинского периода... ". Только ли карамзинского? Из дальнейшего анализа , надеюсь, станет ясно, почему я выбрал именно такое название для своего исследования.

9 декабря 1830 г. Пушкин пишет Плетневу: "(весьма секретное, для тебя единого). Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется —и которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя, ибо Булгарин заругает".

Для начала обратим внимание на одно, чисто формальное единство повестей, — в каждой из них, как бы ниоткуда появляется и неизвестно куда исчезает некий персонаж, вмешивающийся в течение обыденной жизни и играющий решающую роль в повествовании.

Анализ начнем с эпиграфа, предшествующего всей публикации. "Г-жа Простакова: То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник. Скотинин: Митрофан по мне. Недоросль. " (Отметим, что все остальные эпиграфы даны с фамилией автора, но без указания произведения, откуда эпиграф взят; исключение составляет второй эпиграф к "Выстрелу", при котором названо произведение без имени автора).

"Сказка ложь, да ней намек! Добрым молодцам урок".

* * *

"Повести" были написаны в следующем порядке: "Гробовщик", "Станционный смотритель", "Барышня-крестьянка", "Выстрел", "Метель". В сохранившемся списке "Гробовщик" тоже был на первом месте. Потом при публикации Пушкин передвинул на первое место две последние повести. Анализ "Гробовщика", возможно, поможет нам все это объяснить. Начнем с эпиграфа, взятого из оды Державина "Водопад": "Не зрим ли каждый день гробов, седин дряхлеющей вселенной?". Эти слова у Державина произносит некий состарившийся воин, сравнивая быстротечность воды с бегом времени.

После чего воин засыпает и во сне видит себя во главе войска, ведущего победоносные бои. Во сне же он узнает о смерти другого "вождя" — Потемкина и видит его отлетевшую тень. Проснувшись, воин предается размышлениям о нетленности славы, украшенной пользой и милосердием.

Рассказ достаточно прост, ибо "особе", рассказавшему Белкину эту повесть, приказчику Б. В. , не было смысла привносить в нее свои домыслы. Поэтому-то и писался он в первую очередь. Для усложнения понимания "сборника" повесть "Гробовщик" Пушкин передвинул в центр. Этим достигалась и другая цель — таинственность событий шла по нарастающей.

* * *

Повесть "Выстрел" была поведана Белкину подполковником И. Л. П. Главным ее героем является некий Сильвио. Он "принадлежал нашему (офицерскому) обществу не будучи военным... Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя... Искусство (стрельбы) коего он достиг было неимоверно. ... нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость". "Есть люди, коих одна наружность удаляет подобные подозрения". Однако, когда пьяный офицер швырнул в Сильвио медным шандалом, тот его на дуэль не вызвал, а через некоторое время и вообще покинул местечко, сославшись на полученное им письмо.

Перед отъездом (а не сразу же при получении) Сильвио показал И. Л. П. это самое письмо и рассказал таинственную историю, чтобы объяснить, почему недавно он отказался от поединка: Шесть лет назад он вызвал на дуэль одного офицера. Тот стрелял первым и промахнулся, а затем стоя под под пистолетом Сильвио, спокойно ел черешни. Сильвио стрелять отказался, оставив за собой выстрел и вот теперь, узнав, что его недруг женат и счастлив, Сильвио едет к нему продолжить дуэль.

Должны ли мы верить впечатлениям подполковника Б. и его друзей или Сильвио был просто трусом и хорошим актером?

"Выстрел" первоначально кончался первой главой, после которой Пушкин написал: "Окончание потеряно" и оставил читателя в недоумении на этот счет.

Через два дня он продолжил "Выстрел". Для лучшего понимания опять обратимся к эпиграфам. Первый из них представляет строку из поэмы "Бал" Баратынского. Главная героиня ее, княгиня Нина, влюбляется в Арсения и предлагает ему даже бежать в чужую страну. Чтобы отвязаться от страстной любовницы, Арсений рассказывает ей историю своей первой роковой любви:

Можно было бы поверить в искренность рассказа Арсения, если бы не явный его плагиат. Он пересказывает судьбу Ленского, не убитого, а только раненного на дуэли, не потрудившись даже сочинить собственную версию (соответствующие главы "Онегина" вышли за полгода до "Бала").

Вторым эпиграфом к "Выстрелу" Пушкин хотел взять строку из "Онегина", где и дуэль и смерть не вымышленные (возможно, чтобы уравновесить слишком явную подсказку), но в последний момент заменил ее на цитату из Бестужева-Марлинского ("Вечер на бивуаке"). Офицеры рассказывают друг другу "анекдоты", истории, якобы, случившиеся с рассказчиками. Первого сразу же ловят на плагиате: "А не из печатного ли это?" — "Да хоть бы и из печатного". Второй рассказывает только о том, что ему мечталось — совершить подвиг, вернуться с войны покрытым ранами и славой и с повышением в чине, потом получить большое наследство от троюродного дяди и со всем тем броситься к ногам Александрины.

Наступает очередь третьего. Он повествует о своей давней любви, к княжне Софье, дуэли с оскорбителем возлюбленной, тяжелой ране: "пуля вылетела насквозь в соседстве легких; антонов огонь грозил сжечь сердце" — (не верится что-то). После выздоровления он узнает "о помолвке княжны и его соперника" (первоначально дуэль была с оскорбителем), наконец о низости этого соперника, проигравшего, подаренный ему Софьей медальон в карты другу рассказчика. "Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним оставался еще мой выстрел)" Дуэль, однако, не состоялась и рассказчик показывает слушателям свой медальон. "Пусть мне тупым кремнем отпилят голову, если я вижу тут что-нибудь! " — вскричал один из офицеров, — Вся эмаль разбита вдребезги". "Провидение, — парирует рассказчик, — сохранило меня от смерти, пуля сплюснулась на портрете Софьи, но не пощадило его".

Итак, оба эпиграфа взяты из произведений, где дуэль не только не состоялась, но, скорее всего, была вымышленна.

Дописывая вторую главу "Выстрела", Пушкин, возможно, вспомнил и о Сильване, римском божестве рабов и бедняков. "Противостоя богам официального пантеона, он как бы воплощал протест народа и рабов против морали и культуры высших классов" — "чернь земных богов", "отброс всех элементов" так его характеризует Сервий (МНМ), чьи комментарии долгое время служили основой для изучения творчества Вергилия. Мне не удалось установить был ли точно Пушкин знаком с этим малозначительным персонажем римской мифлолгии.

В любом случае значение имени "Сильвио" (лат. , фр. "лесной") есть антитеза понятию — "культурный".

Одновременно с работой над "Выстрелом" Пушкин писал трагедию "Моцарт и Сальери", главной темой которой тоже является зависть. В. С. Непомнящий по этому поводу пишет, что поступок Сальери есть "бунт против неба", ибо Моцарт не виноват в своей гениальности. "Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет и выше" — это произносит Сальери, едва появившись на сцене.

Одинокий подполковник И. Л. П. , владелец бедной деревеньки, не очень образованный (кроме как о пистолетах и поговорить ему не о чем), начинающий спиваться, попадает в богатое поместье, принадлежащее графине Б. "Лакей ввел меня в графский кабинет, а сам пошел обо мне доложить. Обширный кабинет был убран со всевозможной роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало; пол оббит был зеленым сукном и устлан коврами... Вдруг вошла графиня и смущение овладело мною пуще прежнего. В самом деле она была красавица". И еще мозолит глаза вид швейцарского пейзажа, обыденного для хозяев и недоступного рассказчику.

Придумав Сильвио, подполковник И. Л. П. , пытается, насколько возможно, исправить вселенскую несправедливость.

* * *

"Метели" предпослан эпиграф из баллады Жуковского "Светлана" (обработка бродячего сюжета "жених-мертвец"). Но все страхи оказывается только сном. "Шумный бьет крылом петух, день встречая пеньем" и появляется живой и здоровый жених. Мораль следует за рассказом: "Лучший друг нам в жизни сей / Вера в Провиденье. /Благ Зиджителя закон: / Здесь несчастье — лживый сон; / Счастье — пробужденье".

Богатая невеста Марья Гавриловна и бедный прапорщик Владимир любят друг друга. "Родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать". Любовники решили обвенчаться тайно.

В повести Маша тоже видит сон: "То ей казалось, что в самую минуту, когда она садиться в сани, чтобы ехать венчаться, отец ее останавливал, волочил по снегу и бросал в темное бездонное подземелие... и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца, то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленноиго. Он, умирая, молил ее пронзительным голосом поспешить с ней обвенчаться... "

Ночью была метель и Машу по ошибке обвенчали неизвестно с кем, возникшим из бурана и ушедшим в неизвестность. Когда, заблудившийся в метели, Владимир подъехал к церкви, она была заперта, "погода утихла, тучи расходились... Пели петухи и было уже светло". Наваждение кончилось.

Прапорщик был убит под Бородиным (лежал окровавленный на траве), а она после окончания войны вышла замуж за богатого помещика Бурмина, оказавшегося тем самым неизвестным, которого в метель все спутали с Владимиром, или выдавшего себя за него, (поскольку на венчании присутствовали горничная Маши, священник, отставной корнет, усатый землемер, маленький улан и Терешка, слуга Владимира, про случившийся "афронт" было кому рассказать).

В "Капитанской дочке" из такого же бурана (в описаниях есть дословные совпадения) появится еще один самозванец — Пугачев. А ранее из смутного времени вынырнул Гришка Отрепьев, которого венчали на царство не в захудалой сельской церквушке. И коль скоро венчание есть мистическое таинство, числиться бы Гришке в списке московских царей, а не быть изрубленным в лапшу, проволоченным по улицам и пеплом из пушки выстреленным.

Марья Гавриловна и Бурмин, думаю, об этом знали, а уж Александр Сергеевич — наверняка. В "Истории Российского г-ва"(т. 11, гл. IV) Карамзин так описывает въезд самозванца в Москву 20 июня 1605 г. : "Когда Лжедмитрий через Живой мост и ворота Москворецкие выехал на полщадь, сделался страшный вихрь; всадники едва могли усидеть на конях; пыль взвилась столбом и залепила им глаза". Слепящий глаза вихрь и в "Метели", и в "Капитанской дочке" — стихия, из которой возникает самозванец.

В конце концов, Марья Гавриловна, связанная брачными узами с неизвестным, тем не менее провоцирует Бурмина на признание, да и он недолго сопротивляется. ( Если говорить о формальной стороне дела, то Маша могла быть обвенчана только с Владимиром и давно числилась вдовой, ведь лишь его могли вписать в церковную книгу (или не сделать никакой записи), Бурмин оказывался вовсе ни при чем. В худшем случае для каждого из них, не случись такого счастливого совпадения, все ограничилось бы эпитимией).

Впрочем, никакого афронта и не было. Романтичная К. И. Т. просто задним числом исправила историю. Послушалась Маша родителей, погрустила о погибшем женихе и вышла замуж вполне респектабельно.

"Благ Зиджителя закон: здесь несчастье — лживый сон; счастье — пробужденье". Считал ли так Пушкин? Месяцем раньше он написал стихотворение "Бесы". В черновике под заглавием им приписано слово "шутка" — не имел ли он ввиду уже тогда тему "Метели"? Вероятнее всего, его сочувствие было на стороне бедного прапорщика.

* * *

Алексей Берестов появляется в отчем имении, вызывая любопытство местных барышень. "Он был добрый и пылкий малый и имел сердце чистое". Время в деревне проводит, занимаясь охотой, целуясь с хорошенькими поселянками, с которыми он уже "привык не церемониться", словом, живет, как в раю. В одну из "поселянок", Акулину, он даже влюбляется настолько, что ему приходит в голову "романтическая мысль жениться на крестьянке и жить своим трудом". Кто такая Акулина, не совсем ясно. С одной стороны, описание реальной Акулины, уж очень напоминает описание Дульсинеи Тобосской, какой ее видит Санчо Панса; с дугой — она дочь кузнеца (кузнец может якшаться с нечистой силой и дочь его запросто могла приворожить парня).

Или Пушкин, заранее знавший, чем кончится это приключение? Отец сватает младшего Берестова за соседскую барышню. "Алексей знал, что если отец заберет что себе в голову, то уж того, по выражению Тараса Скотинина, у него и гвоздем не вышибешь; но и Алексей был в батюшку, и его столь же трудно было переспорить". (Это утверждает, очевидно, К. И. Т. ). А мы знаем, что он намеривался вступить в военную службу, но отец на то не соглашался ... и молодой Берестов стал жить покамест барином, отпустив усы на всякий случай". Женитьба его на Акулине ли, или на Лизе, безусловно ставила крест на военной службе, но Алексей почему-то об этом не думал. "Что же ты, Алеша о гусарской службе не поговариваешь", спрашивает его отец и слышит в ответ: "Я вижу, что вам неугодно, чтобы я шел в гусары; мой долг вам повиноваться".

При первой встрече молодого Берестова с Бетси-Лизой она выглядит именно такой, какой ревнивая Афродита хочет видеть Душеньку:

Но старший Берестов угрожает сыну лишить его наследства. Что поделаешь? Прав отец — "стерпится, слюбится", а прежняя Дульцинея превращается в грубую, некрасивую девку. Чары рассеиваются.

"Метель" и "Барышня-крестьянка" были рассказаны Белкину одной и той же особой — девицею К. И. Т. Повести эти симметричны. В первой из них богатая Мария Гавриловна любит бедного прапорщика, во второй молодой богатый Берестов влюбляется в крестьянку. В конце концов, браки устраиваются без нарушения сословных правил и интересов.

* * *

"Станционный смотритель" самая пронзительная повесть этого цикла. Эту ее особенность оценили и Белинский, и Чернышевский, и Достоевский, и еще, и еще. Словом все, кто когда-либо высказывался по поводу "Повестей Белкина".

Эпиграф этой повести взят из стихотворения Вяземского "Станция". Стихотворение начинается с описания почтовой станции, полной тараканов, слишком молодого кваса и слишком старого хлеба, коими принужден довольствоваться застрявший путник. Автор упоминает и смотрителя — "губернский (у Пушкина "коллежский") регистратор, почтовой станции диктатор", оказывается довольно жалкой фигурой.

Затем автор вспоминает почтовые станции в Польше, где и прекрасная кухня, и свежие газеты и журналы, где и "езда веселе и остановка не в наклад".

Иной бы и зажиться рад, Как попадет на новоселье, Затем, что пара бойких глаз, Искусных в проволочке польской, Так заведет дорогой скользкой, Так закружит в нем дурь и хмель, Что шуткой с первого присеста Она его, не тронув с места, Умчит за тридевять земель.

От описания почтовой станции, Вяземский переходит к впечатлениям от самой Польши:

Здесь блещет знаменьем успешным И мнений и одежд успех. Чин с чином, с знатью скромный цех Сравнялся равенством безгрешным. (Выделено мною).

"Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго я не мог привыкнуть к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом... Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей. В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила чин чина почитай, ввелось в употребление другое, например, ум ума почитай?" (Выделено Пушкиным).

В 1816 году рассказчик впервые появляется на почтовой станции возле деревни Н. (может быть А. Г. Н. в 1816 г. , как и Пушкин в 1820-м, был еще коллежским секретарем). Он знакомится со смотрителем Самсоном Выриным и его дочерью Дуней, девочкой лет четырнадцати. Упоминает рассказчик и о картинках, "украшавших смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына" (содержание евангельской притчи пересказывается по этим картинкам). Года через четыре А. Г. Н. снова попадает на ту же станцию. Он узнает постаревшего Вырина, который не помнит своего давнего знакомца. Спрошенный о Дуне "старик нахмурился. "А Бог ее знает", — отвечал он". На втором стакане пунша старик разговорился (всего " вытянул он пять стаканов в продолжение своего повествования").

Самсон рассказал о том, как на станции появился некий гусар Минский. Узнав, что лошадей нет "путешественник возвысил было голос и нагайку", но появление Дуни успокоило его гнев. Притворившись больным, он задержался на станции и, улучив момент, увез с собою Дуню. (Сравним с описанием Вяземского: "Она его, не тронув с места, Умчит за тридевять земель". Там, она — его, здесь, он — ее, и совсем не метафорически, как в "Станции").

На другой день после окончания повести Пушкин вставил новый эпизод — сцену, в которой прохожий подбирает брошенные Выриным ассигнации. Для чего? Для того, чтобы у Вырина не осталось никаких доказательств пребывания в Петербурге. Ибо он там и не был.

Захмелевший Вырин рассказывал случайному путнику не то, что было, а то, во что старику хотелось поверить: Дочь его счастлива и богата, даже пальцы у нее "сверкающие". (Эпитет явно не пушкинский).

Имена "Вырин" и "Минский" (производные от топонимов), как и их носители оказываются в оппозиции. Выра — маленькая деревушка, Минск, после второго раздела Польши в 1793 г. вошедший в состав России, в 1896 году стал губернским городом, к моменту описываемых событий имел около 20 тысяч жителей. Минск, конечно, главнее Выры, но не настолько, чтобы гусарский ротмистр Минский мог содержать для своей возлюбленной целый этаж в особняке на Литейном и был так известен в столице, чтобы прибывший издалека обыватель мог "вскоре узнать, где он живет". Суффикс "-ский" указывает на польское происхождение фамилии, а суффикс "-ин", сближает Вырина с Пушкиным. Минский, утратив польское представление о "безгрешном равенстве чинов", но сохранив "шляхетский гонор", не приобрел того, что было и у Вырина, и у Пушкина — "склонности к общежитию", культуру уважения человека. Фамилия Минский встречается у Пушкина и в написанных в 1828 г. набросках "Гости съезжались на дачу"(есть предположение, что в 1830-м г. Пушкин пытался вернуться к этому произведению). В "Гостях" Минский охарактеризован так: "В первой своей молодости Минский порочным своим поведением заслужил порицание света, который наказал его клеветою", затем "он явился вновь на сцену общества и принес ему уже не пылкость неосторожной своей юности, но снисходительность и благопристойность эгоизма". Одноименные герои в различных произведениях Пушкина, как правило, связаны некоторыми ассоциациями, если не характерами (ср. имена "Евгений", тот же "Белкин").

Не случайно автор в самом начале обращает наше внимание на евангельский лубок. На одной из картинок юноша ("заблудшая овечка") отправляется в путь. На другой он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и развратными женщинами ("Много их в Петербурге молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкой"). Действительно на следующей картинке промотавшийся юноша пасет свиней и разделяет с ними трапезу. Наконец, представлено возвращение его к отцу.

Вырину мы, очевидно, верить не можем. А Пушкину (или почти Пушкину — титулярному советнику А. Г. Н. )? Ведь еще через несколько лет он снова приехал в деревню Н, и узнал, что "станция, над которой он (Вырин) начальствовал, уже уничтожена", а сам смотритель "с год, как помер". На кладбище его провожал "оборванный мальчик, рыжий и кривой" и на вопрос — вспоминают ли старика проезжие — ответил: "Вот летом приезжала барыня... ", — "Какая барыня?" — "Прекрасная барыня; ехала она в карете в шесть лошадей (это по заброшенной дороге?), с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською... ". А. Г. Н. "дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях".

Даль (ТС) приводит поговорки: " С рыжим дружбу не води... ", "Рыжий да красный, человек опасный", "Рыжих и во святых нет". "Маргинальные признаки всегда присущи потустороннему миру". (Неклюдов "О кривом оборотне" 1979). Слово "кривой"("лукавый") противопоставлено словам "прямой", "правильный", "правдивый". Знал ли все это рассказчик? Наверное, догадывался.

Я не думаю, что Пушкин специально подсовывал читателям некий ребус. Ему тоже, не смотря ни на что, хотелось верить в счастливый исход, а художественное чутье все-таки подсказывало именно такой образ мальчишки-рассказчика.

Через месяц после окончания "Смотрителя" Пушкин напишет: Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман.

В сохранившихся планах " Метели" и "Станционного смотрителя" нет даже намека ни на бесовское венчание, ни на счастливую жизнь Дуни. Создается впечатление, что Пушкин для себя набрасывал некую жизненную ситуацию, чтобы потом украсить ее соответствующими ей "чудесами".

Некогда служил в гусарах Сильвио, мечтал о гусарстве Алексей Берестов. Реальность ( гусарский ротмистр) оказался вычурнее юношеской мечты и страшнее дьявольского фантома.

* * *

Белкин жил и умер холостым тридцати лет от роду в обедневшем селе Горюхино. Рядом находилось богатое село Ненарадово, управляемое рачительным и несколько скептическим хозяином. Обратим внимание на оппозицию — "Ненарадово — Горюхино".

Хотел ли Иван Петрович поменять свою судьбу, поменять Горюхино на Ненарадово. Может быть и хотел, но не мог. И тогда он сделался "сочинителем", чтобы утешится самому и утешать других.

Ближе всего подошла к пониманию "Повестей Белкина" Анна Андреевна Ахматова: "Созданные в дни горчайших размышлений и колебаний, они ("Повести Белкина") представляют собой удивительный психологический памятник. Автор, словно подсказывает судьбе, как спасти его, поясняя, что нет безвыходных положений. И пусть будет счастье, когда его не может быть, вот как у него самого".