ПРОБЛЕМА ДИАЛОГИЧНОСТИ В СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНОМ РАЗВИТИИ
Валерий Ронкин
С точки зрения этимологии слова "монолог" и "диалог" предельно ясны: монолог — это высказывание одного человека, диалог беседа, в которой принимают участие, по крайней мере, двое.
Я, пользуясь этими словами, придаю им несколько иное значение. Начну с примера, известного стихотворения Р.Бернса "Финдлей" (пер. С.Маршака).
— Тебе калитку отвори...
В этом стихотворении разговаривают двое, но каждый из них заранее знает, что скажет другой. Более того, это стихотворение можно толковать и как действительный монолог, как скажем грезу или мечту парня или девушки о предстоящем свидании.
С другой стороны, выступая перед учениками, учитель, лектор говорит один, остальные только слушают. Но как слушают? Если материал действительно интересен и нов, слушатели внутренне выдвигают некоторые возражения, ставят вопросы... Обычно в конце занятий неявный диалог лектора и аудитории становится явным.
Всякий мыслящий человек знает, что при решении какого-нибудь вопроса он спорит сам с собой, приводит аргументы и сам же их отвергает, такой способ мышления можно назвать внутренним диалогом.
Как и любая терминологическая оппозиция (например: "жидкость — твердое тело"), оппозиция "диалог — монолог" может быть проиллюстрирована только крайними примерами, в нашем сложном, непрерывном мире всегда можно найти примеры промежуточных ситуаций, но для того, чтобы легче было разобраться в них, следует сначала сформулировать саму оппозицию.
Диалог представляет некий обмен информацией и, следовательно, нетождественность участников коммуникации.
Монолог, напротив, предполагает объединение участников общения в некое "МЫ", отождествление их друг с другом. Цель монолога — приспособление психики его участников друг к другу, вхождение каждого индивидуального "Я" в надиндивидуальное "Мы". "И прилепятся [человек] к жене своей и будут два одной плотью, так что они уже не двое, но одна плоть". (Быт.2.24; Мар.10.8). В дни моей молодости очень часто в мелькало словосочетание, ставшее пропагандистским штампом: "Все, как один!"
Когда речь заходит о диалоге, предполагается, что "истина", вывод, к которому придут участники коммуникации, заранее неизвестен, к нему можно прийти только через спор, дискуссию. Монолог, напротив, предполагает истину заранее известной; приобщение к ней его участников происходит через ритуал, коллективный монолог собственно и есть ритуал, которым является и беседа влюбленных, и коллективное камлание, и крики типа "шай-бу! шай-бу!", и такого типа совещание, на котором его участники по очереди или хором декларируют свою приверженность положениям, заранее "спущенным" им "сверху".
Диалог ведет к сотрудничеству, понятию, в свою очередь, связанному с понятиями: "взаимовыгодное", "организованное", "ставящее перед собой некоторые определенные цели". Монолог ведет к единству, являющемуся ценностью само по себе.
Приспособление нашей психики к окружающей среде и, соответственно, взаимное приспособление психики участников любого взаимодействия так же необходимо для человека, как и приспособление внешней среды к нашим потребностям, поэтому было бы неверным противопоставление монолога и диалога, сотрудничества и единства по принципу: "или — или", скорее при анализе наших оппозиций надо исходить из принципа: "и — и". В то же время имеет смысл остановиться на роли того или иного способа общения в разных культурах.
Культуры, ориентированные на преобразование внешней среды, необходимо ориентируются на сотрудничество и диалогичность. Преобразуя внешнюю среду, человек не может не противопоставлять ей себя, как субъект-преобразователь объекту преобразования. Приспосабливая свою психику к среде, человек ориентируется на единство с ней, чем активнее идет процесс этого приспособления, тем более размытой оказывается грань между индивидуальным "Я" и внешним миром, поэтому мир перестает быть "внешним", что в наибольшей мере проявляется в буддийском "созерцании", африканских коллективных танцах, когда субъект перестает быть субъектом, полностью сливаясь с неким "абсолютом". (Сравни самоощущение В.Маяковского в момент похорон В.И.Ленина: "Я счастлив, что я этой силы частица...")
У.Уолтер, американский психолог и физиолог мозга, в своей книге "Живой мозг" говорит примерно следующее: "Те народы, которые не научились манипулировать энергией и веществом окружающего мира, довели до совершенства способы манипуляции собственной психикой, примером чего являются йоги". Можно утверждать и обратное — традиции манипулирования собственной психикой делают невозможным или в значительной мере затрудняют манипуляцию внешними объектами, поскольку движущей силой нашей деятельности является дисгармония между нашей психикой и внешней средой. Коль скоро человек умеет приспосабливать свою психику к среде, у него исчезают стимулы приспосабливать среду к его психике.
Европейская культура (по крайней мере с тех времен, которые зафиксированы в писанной истории) отдавала предпочтение диалогу. Это проявлялось и в афинском суде, который велся с участием обвинителя и защитника, и в диалогах Платона, и , главное, в отчетливом представлении о том, что единство полиса может быть основано только на сотрудничестве составляющих его социальных групп: демоса и аристократов (в Риме — плебеев и патрициев), различие интересов которых воспринималось как нечто само собой разумеющееся.
Понятие о личности (персоне), как о некоем феномене, противостоящем коллективному "Мы" — толпе, массе, безусловно завоевание европейской культуры.
У нас принято путать индивидуализм с эгоизмом, расхожие брошюры для молодежи просто отождествляют эти понятия; между тем это далеко не так. Стендаль, оставивший автобиографические "Записки эготиста" (так он именовал индивидуализм) отнюдь не был эгоистом. Эгоизм сводится к защите, в первую очередь своего биологического "Я", в то время как индивидуализм ставит во главу угла систему "психология субъекта", систему, которую мы называем "личность".
Иудео-христианская традиция в значительной степени исходит из примата личного над коллективным. Заповедь — "Возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Лев.19.18; Мат.22.39) предполагает отношение человека к самому себе в качестве меры, эталона при его определении отношения к другому. Евангельская максима — "Кесарю — кесарево, богу — богово" (Мат. 22.21) противопоставила земные, телесные проблемы — духовным, горним; сотрудничество — единству, диалог — монологу.
Особое значение эта максима получила в протестантской этике. Прогресс индивидуализма, как это ни покажется странным, во все времена шел рука об руку с прогрессом гуманизма. Странного в этом, конечно, ничего нет.
Только представление о самом себе как о безусловной ценности может породить представление о "другом" как о чем-то объективно существующем, имеющем не только свое собственное "Я", но и моральное право на его сохранение и защиту. Единство с окружающим, напротив, создает представление о безусловности символов, представлений о прекрасном. ценном, и "единственно правильном", — это безусловное не может быть ни чем иным, как проекцией своего субъективного отношения к миру на этот же мир. В таком мире не может быть ни терпимости, ни сострадания к непохожему на меня, ибо отступление от того, что субъект считает истинным, воспринимается им как отступление от самой истины.
Советским ученым П.В.Симоновым (см. "Эмоциональный мозг") был открыт эффект эмоционального резонанса — способности высокоорганизованных животных эмоционально реагировать на сигналы эмоционального состояния других животных того же вида. В случае страдания, причиняемого одному из животных, его совидец ведет себя так, чтобы прекратить или минимизировать эти страдания.
Символическое единство, монологичность создают между людьми барьеры, которые (по определению английского философа Э.Эриксона) играют роль псевдо-видовых; индивид не участвующий в совместном монологе, воспринимается как представитель иного вида, и сигналы бедствия, издаваемые им, не могут быть восприняты эмоционально (а, следовательно, и этически) адекватно. В этом кроется причина жестокости тех, кто отправлял в крематории евреев, загонял в спецвагоны крымских татар или чеченцев, и тех, кто готов избивать первого прохожего только за то, что он "не наш", будь то банды Роте Армес Фракцион или обычная шпана, которую газета "Правда" недавно удачно назвала "дофенистами" (им все "до фени").
Если прогресс европейской культуры безусловно сопоставим с прогрессом гуманизма, то о "восточных" культурах этого сказать нельзя. Даже сугубо европейский гитлеровский национал-социализм апеллировал к эклектической смеси дохристианских языческих культов с восточной мистикой. "Убив мать и отца и двух царей из касты кшатриев, уничтожив царство вместе с его подданными, брахман идет невозмутимо" (Дхаммапада 294).
"Мудрец, исходя из законов всеобщих
Не должен жалеть ни живых, ни усопших.
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
Тела преходящи, мертва их отдельность,
Лишь вечного Духа жива беспредельность".
В истории России монолог-единство всегда превалировал над диалогом-сотрудничеством. Национальное сознание европейцев формировалось в окружении земледельческих культур. В этих условиях агрессор представлял не большую опасность, чем лекарство от агрессии — государство. Агрессор в случае удачи заменял собственного феодала, усобица кончалась, и все снова становилось на свои места.
Так было и на Руси с приходом варягов. Иное дело, если соседом был кочевник. Он не собирался вести хозяйство на захваченной земле, его победа была синонимом уничтожения всего живого, всей культуры.
В этих условиях государство, а вместе с тем и психологическое восприятие коллективного "МЫ" приобрел характер высшей ценности. (Для европейской культуры характерно отношение к государству как к необходимому злу, как к горькому лекарству или уколу, без него, конечно, не обойтись, но чем меньше необходимая доза, тем лучше).
Европейский лозунг "Свобода, равенство и братство!" русский поэт Н.А.Некрасов инвертировал так:
"С ними ты рожден природою.
Возлелей их, сохрани.
Братством, равенством, свободою
Называются они!".
Великие поэты не врут и не ошибаются — в этой инверсии проявилась национальная система ценностей.
9 января 1905 г. правительство России отдало приказ стрелять в народ, стрелять в иконы, стрелять в царские портреты. Что вызвало такой гнев самодержавной власти? Петербургские рабочие шли поговорить с царем, шли не против него, а к нему.
Но они предложили диалог, они собирались не подтверждать удалым "ура!" царские речи и не повторять как попугаи, пусть и в иных выражениях то, что сказала власть, представитель коллективного "МЫ", а сказать нечто свое. Этого оказалось достаточно, чтобы открыть огонь. В России на протяжении почти всей ее государственной истории диалог мог вестись только с чужими, с теми, кто только по недоразумению не составляет еще часть Российской Империи. Всякая попытка диалога изнутри воспринималась как открытый бунт, как измена не только государю или государству, но и всей общности, подразумеваемой коллективным "МЫ",- народу, нации, человечеству.
Другая, революционная сторона общества так же не была склонна к диалогу. Всякий диалог предполагает компромиссы — взаимные уступки. Характерно, что в России компромисс рассматривался, да и сейчас еще кое-кем рассматривается не как необходимое условие сотрудничества, а как временное отступление. Недаром такое слово как "оппортунизм" (лат. — "удобный", "выгодный") приобрело в России ярко выраженное отрицательное значение (Ср. также значение слова "либерал").
Монологическое мышление, помимо того, что оно антигуманно, имеет и еще один серьезный недостаток — зачастую оно, путая диалог с монологом, пытается найти новую информацию там, где ее заведомо быть не может. В качестве примера можно привести биологические "дискуссии", развернувшиеся в нашей стране после печально-известной сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Научный диалог был подменен монологом Трофима Лысенко и дискуссия превратилась в ритуал. Не только в биологии господствовал в те времена монолог, не только такие проходимцы как Лысенко подменяли обмен мнениями ритуалом. Крупный и талантливый ученый, академик Марр еще до победы Лысенко свел всю советскую филологию к собственному монологу* развенчивающая Марра работа Сталина "Марксизм и вопросы языкознания" была тем лекарством, которое хуже болезни — начался новый монолог.
В условиях, когда прагматическая деятельность базировалась на традиционных методах земледелия и ремесла, когда социум был в значительной степени культурно изолирован от окружения, монолог, единство укрепляли его, пусть за счет страданий, выпавших на долю многих его членов. В сегодняшних условиях бурного развития науки и технологии, активных контактов между различными культурами и общностями, ориентация на единство, как на определяющий фактор взаимодействия людей может привести только к отрицательным последствиям: научной и технологической стагнации, деградации культуры и морали.
Монолог зачастую превращается в фикцию, его участники, уже не способные в сегодняшних условиях к единомыслию, только создают видимость единства. Такой монолог уже не способен выполнять те функции, ради которых он существует: организовать психологическую защиту его участников; наоборот, принудительный для большинства его участников, он вызывает явно отрицательные психологические реакции у них. Участие в такого рода псевдомонологах воспринимается людьми как лицемерие. А лицемер, как известно, ничего кроме презрения к самому себе и к окружающим испытывать не может.
Настало, давно уже настало время учиться диалогу. Увы, учение наше идет не особенно успешно. Недавно в Москве был проведен симпозиум по правам человека, проводился он общественностью, людьми годами боровшимися за эти права и немало за это натерпевшимися. Несмотря на то, что ныне официально признано , что все эти "годы застоя" карательная политика государства и его особо уполномоченных представителей была далека от совершенства, власти не пожелали вступить в диалог с той частью общества, взгляды которых отражал симпозиум, хотя и не прибегала к репрессиям. Другая сторона, в большинстве своем, тоже не проявляла особой склонности к диалогу, не принимая во внимание, что при наших традициях отсутствие репрессий — это уже шаг к нему.
Кто же должен начать первым? Амбиции тут неуместны, амбиции такого рода есть проявление монологического мышления, отношение к компромиссу, как к отступлению, а не к нормальному способу цивилизованного взаимоотношения людей.
Начинать должен тот, кто умнее. Тот, кто понимает, что переход от монологу к диалогу — сложная проблема, которую не решить в один день.
1988 год
