Утопия — это мечта о прекрасном, чаще всего идеальном, будущем. Нельзя отрицать, что наличие идеалов, условие абсолютно необходимое для прогресса. Но при этом нужно помнить, что попытки реализовать идеал немедленно и в полной мере, да еще по сомнительным рецептам, приводят к неожиданным для идеалистов и весьма печальным, мягко говоря, для всех остальных последствиям. (Проблеме истории утопических учений посвящена моя статья "Город-сад" -"Звезда" N11 1994 г.)

Иногда какие-то мечты, какие-то элементы утопий сбывались. Вспомним Пушкина:

Это не только и, кажется, не столько про Наполеона. Через год: "Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья..." Сбылось. Внуки и правнуки Чернышевского в лагерях, в армии, в рабочих столовых хлебали баланду из той самой алюминиевой посуды, которая виделась во снах Веры Павловны.

Илья Ильф в записных книжках размышлял: "С изобретением радио мыслилось счастье человечества, вот радио есть, а счастья нет".

* * *

Антиутопия предупреждает о тех неожиданных результатах, к которым может привести осуществление утопии. Это жанр более рассудочный нежели утопия. Возникшая гораздо позже, антиутопия тоже имеет изрядную историю, достаточно указать на комедию Аристофана "Женщины в народном собрании".

Поначалу она выступает в виде мрачных пророчеств. Таково пушкинское (зрелого Пушкина!):"Не приведи Бог видеть русский бунт бессмысленный и беспощадный!". Действительно, французская революция тоже была беспощадной, но не бессмысленной. Вообще европейские народные движения, даже те, которые терпели поражения, приводили к некоторым сдвигам в направлении Свободы, Равенства и Братства. Европейская мысль могла всякий раз находить все более плодотворный компромисс между элементами этой триады, противоречащими друг другу и, одновременно, невозможными один без другого. В России же каждая победа над бунтовщиками означала дальнейшее усиление бесправия населения и расширение власти бюрократии (исключение составила революция 1905 г.).Что касается победы бунтовщиков в 1917 г., то беспощадность ее меркнет перед бессмысленностью, откинувший Россию на целую эпоху.

Вернемся, однако, к прогнозам:

Это 1830 г., а в 1907 г. другой русский поэт, А.Блок, продолжит эту же тему:

Через семь лет после "Предсказания" Лермонтов напишет иное: "Вы, жадною толпой стоящие у трона ... и вы не смоете всей вашей черной кровью...", да и Блок, спустя некоторое время напишет знаменитые "Двенадцать", в которой двенадцать апостолов, двенадцать солдатиков с уголовными замашками шествуют по Питеру под невидимым предводительством Христа:"Кипит в груди черная злоба, святая злоба..." (подчеркнуто мной).

Впрочем, пророчество Блока не так просто:"Кто побеждает и соблюдает дела Мои до конца, тому дам власть над язычниками.И будет пасти их жезлом железным." Это из Апокалипсиса (2;26-27), и все сказанное, — от имени Христа.

Не обошел тему ненависти и Некрасов (Песня Еремушке):

Устами младенца глаголет истина... Некрасов-поэт оказался сильнее Некрасова-публициста.

Либеральная интеллигенция металась между неприятием царизма и страхом перед народом — справедливо утверждали советские историки. Интеллигенцию не устраивала некрасовская дилемма: либо — "ниже тоненькой былиночки надо голову клонить", либо — необузданная, дикая ненависть. Будущее показало, что страх этот был не лишен оснований.

* * *

У Салтыкова-Щедрина "народный смиритель" , он же по совместительству и народный вождь лишен романтических атрибутов. "Он был ужасен; но сверх того он был краток и с изумительной

Идиот этот появляется в Глупове вне исторического времени, мы узнаем только, что "тогда еще ничего не было достоверно известно ни о коммунистах, ни о социалистах, ни о так называемых нивелляторах. Тем не менее нивелляторство существовало, и притом в самых обширных размерах. Были нивелляторы "хождения в струне", нивелляторы "бараньего рога", нивелляторы "ежовых рукавиц".

"Историю одного города" можно цитировать всю. Замечу, что маршал Тухачевский, лейтенант Солженицын или, герой его, колхозник Иван Денисович не были равны ни в чем, равенство было им обеспечено только системой "бараньего рога" и "ежовых рукавиц".

Поразительны некоторые детали: "Праздников два: один весною, немедленно после таяния снегов, называется "Праздником Неуклонности" и служит приготовлением к предстоящим бедствиям; другой — осенью, называется "Праздником Предержащих Властей" и посвящается воспоминаниям о бедствиях, уже испытанных. От будней эти праздники отличаются только усиленным упражнением в маршировке".

После работы и краткого отдыха, состоящего в маршировке люди отправляются спать. "Ночью над Непреклонском (так переименован Глупов) витает дух Угрюм-Бурчеева и зорко стережет обывательский сон...Ни Бога, ни идолов — ничего..."

Угрюм-Бурчеев был не первый преобразователь Глупова. Ранее городом правил Бородавкин, который вел войны за просвещение. "Бородавкин был утопист, и что если б он пожил подольше, , то наверное бы кончил тем, что или был бы сослан за вольномыслие в Сибирь или выстроил бы в Глупове фаланстер".

Это замечание Щедрина, наводит на размышления о том, что автор, говоря его же словами, не только скорбел о бедствиях уже испытанных Россией, но и приготовлялся к бедствиям будущим. Очевидно, что к этому времени Михаил Ефграфович успел познакомиться с нечаевскими теориями, которые Маркс и Энгельс называли казарменным коммунизмом.

К слову сказать в своих воспоминаниях о Ленине Бонч-Бруевич (Берлин 1927 г.) рассказывает: "Ильич говорил, что буржуазия оклеветала Нечаева. У него есть много дельного". В полном собрании сочинений Нечаев вообще не упомянут, хотя он был знаковой фигурой российского революционного движения, причем люди самых различных политических убеждений относились к нему одинаково отрицательно. Похвалу Нечаеву Ленин мог позволить себе только в частном разговоре, а говорить о нем плохое, очевидно, не хотел.

После 1870 года размышления о фаланстерах не сходят со страниц Щедрина. Вот чиновник Феденька Козелков провозглашает: "социализм наша национальная подоплека...На днях я разговорился с каким-то "волосатым" насчет этого...самоуправления...такие мысли, что со временем я их непременно в какую-нибудь бумагу помещу" (Итоги)."Самоуправление и самоуправство по его (станового) мнению одно и то же" , — но это уже Н.С.Лесков ("Житие одной бабы").

Другой щедринский персонаж, служащий в департаменте "любознательных производств ... будучи рассматриваем отдельно от вицмундира, — радикал, который в свободное от исполнения возлагаемых на него поручений пишет обширное сочинение под названием "Похвала Робеспьеру" (Итоги)."Вчерашний охранитель делается сегодняшним потрясателем"(Пошехонские рассказы).

Щедрин любил издеваться над проектами ретроградов: "Главная задача Академии наук есть научение каким образом в исполнении начальственных предписаний быть исправным. Некоторые науки временно прекращать, а если не заметит раскаяния, то отменять навсегда" (Дневник провинциала...) Откуда это Щедрин мог знать о судьбе генетики, кибернетики, социологии?

"Можно при некотором умении таким образом устроить, что другие-то будут на самом деле облизываться, глядя как ты куски заглатываешь, а между тем будут думать, что и они куски глотают" (Дневник провинциала...) Добавлю — и еще петь при этом: "За столом никто у нас не лишний!"

В примечании предлагается:1)."Вменить всем редакторам частных печатных органов (дал маху Козьма!) перепечатывать руководящие статьи из руководящего органа, дозволяя себе только их повторение и развитие".2).Не получающих официального органа, как не сочувствующих благодетельным указаниям начальства, отнюдь не повышать ни в должности, ни в чине и не удостаивать ни наград, ни командировок".

Возвращаюсь к Щедрину. Проект чиновника Толстолобова: "Членам комиссий для исследования благонадежности предоставить:

а) определять степень благонадежности обывателей;

б) делать обыски, выемки и облавы и вообще испытывать;

в) удалять вредных и неблагонадежных людей, преимущественно избирая для поселения места необитаемые и ближайшие к Ледовитому Океану. В вознаграждение трудов положить сим лицам приличное и вполне обеспечивающее их содержание (Дневник провинциала...). Об этом же персонаже Щедрин сообщает: "Да, он ни перед чем не остановится, этот жестоковыйный человек! он покроет мир фаланстерами, он разрежет грош на миллион равных частей, он засеет все поля персидской ромашкой! И при этом будет, как вихрь, летать из края в край, возглашая: га-га-га! го-го-го! Сколько он перековеркает, сколько людей перекалечит, сколько добра погадит, покамест сам, наконец, попадет под суд! А вместо него другой придет и начнет перековерканное расковеркивать и опять возглашать: га-га-га! го-го-го! Ведь были же картофельные войны, были попытки фаланстеров в форме военных поселений, были импровизированные, декорационные селения, дороги, города?"(Помпадуры и помпадурши).

Император Александр I, споря с противниками военных поселений (были же тогда противники!), заявил: "Военные поселения будут устроены, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Чудова до Санкт-Петербурга".

Любопытные могут подробнее узнать о судьбе российских фаланстеров в энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Я же вернусь к Щедрину: "Аракчеев был в том отношении незабвенен, что подготовлял народ к восприятию коммунизма; шпицрутены же предполагались не как окончательный modus vivendi, а как благовременное и целесообразное подспорье." (Письма к тетеньке)Те, кто помнит сталинскую пропаганду, узнают так называемую "диктатуру пролетариата".

Что император! Умный, либеральный Петрашевский начал строить своим крепостным, не спросясь их желания, фаланстер. Недостроенное здание фаланстера крестьяне однажды ночью подожгли.

"Чего стоит мысль, что обыватель есть не что иное, как административный объект, все притязания которого могут быть разом рассечены тремя словами: не твое дело!"(Помпадуры и помпадурши).

"Прижимайлов и Постукин совершенно искренне исповедуют наивное убеждение, что с Глуповым, относительно мировоззрения, без принудительных мер ничего не поделаешь. Прижимайлов думает, что Глупов поприжать надо, а Постукин мечтает, что все пойдет хорошо, когда он достаточно настучит Глупову голову"(Сатиры в прозе).

"Обывателя сначала надо скрутить — говорили тогдашние генералы, — потом в бараний рог согнуть, а наконец, в отделку ежовой рукавицей пригладить. И когда он вышколится, тогда уж само собой постепенно отдышится и процветет".

Таким образом и стал действовать ретивый начальник из одноименной сказки. Мечтал он, как вверенный ему край остепенится до того, что превратится в каторгу!

"Каторга, то есть общежитие, в котором обыватели не в свое дело не суются, пороху не выдумывают, передовых статей не пишут, а живут и степенно блаженствуют. В будни работу работают, в праздники — за начальство Богу молят. И оттого у них все как по маслу идет... А он, ретивый начальник, только смотрит да радуется; бабам по платку дарит, мужикам — по красному кушаку".

"Вот какова моя каторга! — говорит — вот зачем я науки истреблял, людей калечил, город огнем палил! Теперь понимаете?" — "Как не понимать — понимаем".

В щедринской антиутопии слова "фаланстер", "коммунизм" и "каторга" становятся синонимами. Для того, чтобы устроить настоящую каторгу, — не обойтись без "мерзавцев".

"И ответили "мерзавцы" единогласно: "Дотоле по нашему мнению настоящего вреда не будет, доколе наша программа вся, во всех частях выполнена не будет. А программа наша вот какова. Чтобы мы мерзавцы говорили, а прочие, чтобы молчали. Чтобы наши, мерзавцев затеи и предложения принимались немедленно, а прочих желания, чтобы оставлялись без рассмотрения. Чтобы нам, мерзавцам, жить было повадно, а прочим всем, чтобы ни дна, ни покрышки не было. Чтобы нас, мерзавцев, содержали в неженьи, а прочих всех — в кандалах. Чтобы нами, мерзавцами, сделанный вред за пользу считался, а прочими всеми, если и польза была принесена, то таковая за вред бы считалась. Чтобы о нас, о мерзавцах, никто слова сказать не смел, , а мы, мерзавцы, о ком вздумаем, что хотим, то и лаем".

Как мог писатель загодя предсказать принципы, согласно которым коммунисты 70 лет управляли гигантской страной и от которых не отказываются до сих пор?!

* * *

Салтыков-Щедрин не был ни экстрасенсом, ни астрологом. Он был человеком хорошо знавшим Россию. "Нас стращают именами Кабе и Фурье, нам представляют пугало в виде фаланстера, а мы спокон веку живем в фаланстере и даже не чувствуем этого! Не чувствуем потому, что к фаланстеру Фурье надо пройти через множество разнообразных общественных комбинаций, составляющих принадлежность периода цивилизации (капитализма по Марксу), а наш фаланстер сам подкрался к нам помимо всяких комбинаций, и следовательно, достался, так сказать, даром без всякой цивилизации".( Итоги ).

"Многие восстают на принцип чистой творческой администрации за то, что она стремится проникнуть все жизненные силы государства — говорит один из персонажей. — Оглянитесь кругом себя — все, что вы видите, все это плоды администрации: областные учреждения — плод администрации, община — плод администрации, торговля — плод администрации, фабричная промышленность — плод администрации". (Губ. очерки. Озорники).Это написано в 1857 г., когда С.Г.Нечаеву еще не было и десяти лет.

"Озорниками", "шалунами" Щедрин называл тех, в ком "есть завидная способность жить шутя, администрировать забавляя, делать хорошенькие гадости и как можно меньше думать о том, что из этого выйдет".

Шалунов он делил на естественных и искусственных: "Естественный шалун всегда сын известных родителей, всегда достаточно обеспечен или, по крайней мере имеет возможность делать долги, не заботясь об уплате их...Искусственный шалун...не знает своих родителей или стыдится их; средства к жизни имеет ограниченные и всю надежду полагает на самого себя, на свои способности. В применении к ним даже название шалунов не точно; гораздо приличнее называть их мерзавцами" (это название и всплывет в "Сказке о ретивом начальнике)...Эти шалуны, как естественные, так и искусственные — народ покладистый, скажи им: "Пойди и напиши доклад о высылке отца твоего в Туруханский край" — они пойдут и напишут; скажите: "делайся публицистом" — сделаются публицистами. Это целая проклятая система, целая каста, в которой трепещет и бьется один принцип — это неимение никаких принципов..." (Наша общ. жизнь).

Один такой "выходец из народа" описан А.И.Герценом в "Былом и думах", это вятский губернатор Тюфяев. "Тюфяев родился в Тобольске. Отец его чуть ли не был сослан и принадлежал к беднейшим мещанам. Лет тринадцати молодой Тюфяев пристал к ватаге бродячих комедиантов, которые слоняются с ярмарки на ярмарку. Он с ними дошел от Тобольска до польских губерний. Там его арестовали, как бродягу, отправили пешком при партии арестантов в Тобольск".

Мальчику далась грамотность и он стал наниматься писцом. Проезжему ревизору кто-то рекомендовал Тюфяева. Ревизор был им доволен, и предложил ему ехать с ним в Петербург. Через 11 лет он уже заведует экспедицией в канцелярии Аракчеева, который и дал ему пост губернатора.

"Тюфяев был восточный сатрап, но только деятельный, беспокойный, во все мешавшийся, вечно занятый. Тюфяев был бы свирепым комиссаром Конвента в 94 году. Развратный по жизни, грубый по натуре, не терпящий никакого возражения... Он не брал взяток, хотя состояние себе таки составил... Отправляя чиновника на следствие, ...говорил ему: откроется то-то и то-то и горе было бы чиновнику, если бы открылось что-нибудь другое". Одного бедного чиновника рискнувшего жаловаться, Тюфяев усадил в сумасшедший дом. Домашний врач чиновника потребовал его переосвидетельствования, но тот умер не дождавшись назначенного дня.

Другой "выходец" изображен Щедриным в Губернских очерках. Порфирий Петрович, сын сельского пономаря. "Известно, что в древние времена по селам и весям нашего обширного отечества разъезжали благородные гении, которые замечали природные способности мальчиков и по влечению своих добрых сердец, усердно занимались устройством судеб их. На этот раз благодетель обратил внимание не столько на острого мальчика, сколько на его маменьку".

Шантажом и предательством этот "искусственный шалун" обеспечил себе карьеру, состояние и место в обществе, как "человек, казенных денег не расточающий, свои берегущий, чужих не желающий". Надо сказать, что литературный персонаж все-таки меркнет перед лицом историческим.

Через десять лет после "Губернских очерков" имя "Порфирий Петрович" появится в романе Достоевского "Преступление и наказание". Не уверен, что у Щедрина, но у Достоевского имя это несомненно значащее. Порфирий (красный) Петрович (Петр, с одной стороны, основатель Римской церкви, с другой первый император России — обоих Федор Михайлович не любил) противостоит в романе Родиону (розовому) Романовичу (римскому) Раскольникову. Очевидно, чиновник казался писателю страшнее преступника!

* * *

"Ликующие холопы, осознавшие себя силою" (В среде умеренности...) являются как бы прослойкой между властью и массами. И, надо сказать, они достаточно репрезентативно представляют породившие их низы. Этого Щедрин не скрывал ни от себя, ни от нас.

"Глуповец имел совесть покладистую и готов был на всякий подвиг, лишь бы инициатива подвига исходила от лица, могущего дать на водку... Он подлец и поэтому убежден, что всякий, кто имеет силу, имеет ее для того, чтобы бить. Сплетнею и клеветой занимался Глупов еще до ошпаривания". (Сат. в прозе. Клевета). Под "ошпариванием" Щедрин имел ввиду крах крепостного права, мы с одинаковым успехом можем указывать на октябрь 1917 года или сегодняшний день.

"Мы просты? Мы, у которых сложилась пословица "простота хуже воровства"? Не верю!...Поступить с выгодою для себя и в ущерб другому, самый факт неиспользования этой возможностью считается у нас глупостью...Вас надули при покупке, вы дались в обман не потому, что были глупы, а потому, что вам в ум не приходило, чтобы в стране, снабженной полицией, мошенничество было одною из форм общежития...Им мало отнять у "разини", им нужно сократить "разиню". Ненависть к "дураку" возводится почти на степень политического и государственного принципа."(Благонамеренные речи).Когда это писано? О чем? Не о денежных ли пирамидах?

Так поступают обыватели друг с другом при наличии полиции. "Анархия началась с того, что глуповцы собрались вокруг колокольни и сбросили с раската двух граждан: Степку да Ивашку. Потом пошли к модному заведению француженки, девицы де-Сан-Кюлот и, перебив там стекла, последовали к реке. Тут утопили еще двух граждан: Порфишку да другого Ивашку, и, ничего не доспев, разошлись по домам". На следующий день "пятый Ивашка стоял ни жив, ни мертв перед раскатом" — его собирались топить: "Зачем галдит? Галдеть разве велено?"

Появление воинской силы кардинально меняет ситуацию. Ходока по крестьянским нуждам одевают в кандалы: "Небось, Евсеич, небось! — раздавалось кругом, — с правдой тебе везде будет жить хорошо!"...

..."Стрельцы помялись; неладно им показалось выдавать того, кто в горькие минуты жизни был их утешителем; однако, после минутного колебания решились исполнить и это требование начальства. "Выходи, Федька! небось! выходи!" — раздавалось в толпе". (История одного города).

Щедрин, конечно, утрирует, но, очевидно, не слишком. Иначе откуда такое недоверие граждан друг к другу?

"О всяких коллективных оборонах против всевозможных современных зол, идущих на деревню, не могло быть и речи. "Захотели с нашим народом! Неужто наш народ присогласишь? Неужто он понимает?" Это уже не Щедрин, это Г.Успенский (Иван Ермолаевич). Такую же аргументацию я услышал через сто с лишним лет, когда во время перестройки предлагал рабочим организовать на заводе независимый профсоюз: "Разве с нашим народом..."

Вспомним чеховского "Злоумышленника", снимавшего гайки, крепящие рельсы, для грузил. Когда в 60-х годах ХХ века возникла мода на цветомузыку, более образованные, чем чеховский мужик добры молодцы начали воровать светофильтры железнодорожной сигнализации. Это не простота, а полное равнодушие к судьбам и жизням других и ко всему на свете, кроме сиюминутного своего интереса.

Отсюда страх перед всякой личной инициативой и самодеятельностью. Поэтому "одни смешивают государство с отечеством. другие — с законом, третьи — с казною, четвертые — громадное большинство — с начальством" (Благ. речи).

"Почему, однако, уничтожить, вычеркнуть, воспретить, а не расширить, создать, разрешить? Тайна этого обстоятельства опять-таки заключается в страстном желании "жить", в представлении, которое с этим словом соединено и неимении других средств удовлетворить этому представлению, кроме тех, которые завещаны нам преданием" (Дневник провинциала).

"Я бы его, каналью, в бараний рог согнул! — говорит один. Этого человека четвертовать мало! — восклицает другой. На необитаемый остров -!Пускай там морошку собирает! — вопиет третий. Не думайте, что это были приговоры какого-то жестокого, но всеми признанного судилища; это приговоры простых охочих русских людей. Они себе гуляючи по улицам и мимоходом ввертывают в свою безазбучную речь словечко о четвертовании" (Господа ташкентцы).

* * *

"Однажды маленький глупый кротенок вылез из сырой, тесной и темной норы и узнал, что наверху греет солнышко, дуют теплые ветерочки, поют птички. Однако мать велела ему возвращаться в нору.

Узнаете анекдот 70-х годов, да не прошлого, а нашего века? Оказывается у сей притчи столетняя борода, это из очерка Щедрина "Испорченные дети".

А еще раньше на эту же тему писал Пушкин: "Что надо было сказать и что Вы сказали, это то, что наше современное общество столь же презренно, сколь глупо; что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью, правом и истиной, ко всему, что не является необходимостью. Это циничное презрение к мысли и к достоинству человека. Надо бы прибавить (не в качестве уступки, но как правду), что правительство все еще единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависело бы стать во сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания" (Черновик письма к Чаадаеву. окт. 1836 г.).

Правительство хотя бы было воспитано в европейской культуре, у "мерзавцев" и этого не было. То, что в России правительство было "единственным европейцем" показала сталинская диктатура — мало кто заметил, что она была в тысячу раз хуже николаевского самодержавия. Снятие Хрущева, через сорок лет приоткрывшего форточку в Европу и поставившего памятник Марксу, а не Аракчееву и не Нечаеву, "широкие слои населения" встретили с радостным улюлюканьем.

Основная масса народа предпочла жить в норе или в "Загоне", как назвал свою статью Н.С.Лесков. Эпиграфом он взял несколько перефразированные слова из апостола Павла (2 Фес.11;10-11):"За ослушание истине будут верить лжи и заблуждениям". Начинается "Загон" так: "В конце сентября 1893 г. на заседании содействия русской промышленности и торговли один оратор прямо заявил, что Россия должна обособится, забыть существование других западноевропейских государств, отделиться от них китайскою стеной". Приведя многочисленные примеры антиевропеизма от государя до крестьян, Лесков итожит: "С внешней стороны разные беспокойные люди старались проламывать к нам ходы и щелочки и образовывали трещины в которые в загон скользили лучи света. Лучи кое-что освещали и то, что можно было рассмотреть, было ужасным. Явилась забота о том, чтобы забить трещины, через которые к нам проникал свет. Оттуда пробивали, а отсюда затыкали хламом". Великий вождь и учитель решил вопрос кардинально — хлам заменил железным занавесом.

"Кадетам европейской цивилизации" противостояли и противостоят "ташкентцы". "Что такое ташкентцы? Всякий, кто в физиономии своего ближнего видит не образ Божий, а ток, на котором можно все время молотить кулаками, есть ташкентец; всякий, кто, не стесняясь швыряется своим ближним, как неодушевленной вещью, кто видит в нем лишь материал, на котором можно удовлетворять всевозможным проказливым движениям есть ташкентец". (Госп. ташкентцы).

* * *

Есть у А.Твардовского стихотворение "Ленин и печник": ночью ворвались в избу печника люди в кожаных куртках и увезли неизвестно куда. Оказалось — печь у Ильича дымила. Починил печку, попил чаю с вождем печник и вернулся домой. Либеральнейший Твардовский написал это в укор Сталину. А вот как описывает подобную ситуацию Щедрин: "Поэты много пишут об орлах и всегда с похвалой...Так что ежели, например, хотят воспеть в стихах городового, то непременно сравнивают его с орлом. Подобно орлу, говорят, городовой бляха N такой-то высмотрел, выхватил и, выслушав, — простил... Я сам долго этим панегерикам верил. Выхватил...простил! Кого простил? — мышь!! Но однажды меня осенила мысль: с чего, однако, орел простил мышь? Бежала она по своему делу через дорогу, а он увидел, налетел, скомкал и...простил! Почему он "простил" мышь, а не она "простила" его? Дальше больше...Вижу тут что-то неблагополучно. Во-первых не затем орел мышей ловит, чтобы их прощать. Во-вторых, ежели и допустить, что орел "простил" мышь, то право было бы лучше, если бы он вообще ею не интересовался" (Орел-меценат).

Один из щедринских "героев", проповедовавший "ненависть к сильным и презрение к слабым", именовался Беркутов (Пош. расск.). Для неосведомленных замечу, что излюбленным эпитетом Сталина было — "горный орел". Вот ведь до чего мы дожили — поэт ХХ века восхищался тем, что возмущало писателя века ХIХ !

Вспомните "Сон Попова" Ал.К.Толстого и сравните ее с историей рассказанной Солженицыным: Женщине приснился эротический сон, в котором фигурировал Буденый. Утром она рассказала его соседям по коммуналке, а вечером была арестована и получила 10 лет за "неприличные сны о членах правительства"!!!

Но всего хуже, свойственный нам, русским, страх вовсе не принадлежит к числу так называемых спасительных. Если видишь себя на краю пропасти, то остановись и жди, пока ведомство путей сообщения не устроит здесь безопасного спуска, если нужно тебе переправиться через реку уведомь о своей нужде земскую управу и ожидай пока она устроит мост. Ежели встретишь человека, который будет приглашать тебя в страну утопий, то жди покуда не будет выдана подорожная. К сожалению не таков общеупотребительный русский страх. Увы! под гнетом его мы порем горячку и мечемся. И вследствие этого не только не останавливаемся на краю пропасти, но чаще всего стремглав летим на дно оной". (Круглый год).

Вот так, по дороге в страну, утопий мы однажды и сорвались в пропасть.

* * *

Наше время "мерзавцы", несколько потесненные от власти, сравнивают со смутным временем лжедмитриев. На мой взгляд удачнее сравнить его с эпохой, наступившей после отмены крепостного права. Тогда надежды сороковых годов, сменились восторгом начала шестидесятых, после чего наступило разочарование и растерянность.

Оказывается Щедрин довольно близко описал и эту ситуацию: "Какой вопрос прежде всего занял умы сеятелей? Вопрос о

Соответственно рассуждает и купечество: "Видно, у вас и насчет отечества-то... не шибко-таки любят!" — "Как не любить! любят, коли другого не предвидится... Только, вот ежели сапоги или полушубки ставить... это уж шабаш!" (Благ. речи 1873 г.)

Разговор о том, что "рушится" сапожный промысел (там же):

— "Всему виной аршавский сапог!"
— "Почему же варшавский сапог вашему дорогу перебил, а не ваш варшавскому?"
— "Известно, от начальства поддержки нет".
— "А вы бы не фальшивили. По чести бы делали".
— "У нас колесо не нами заведено. А надо аршавский сапог запретить!"

Там же: "Изречение: не пойман — не вор, как замена гражданского кодекса". 1879 г.(Убежище Монрепо):"Это совсем не тот буржуа, которому удалось неслыханным трудолюбием и пристальным изучением профессии (хотя и не без участия кровопивства) завоевать себе положение в обществе; это просто праздный, невежественный и притом ленивейший забулдыга, которому благодаря слепой случайности, удалось уйти от каторги и затем слопать кишащие вокруг него массы "рохлей", "ротозеев" и "дураков". Через 6 лет те же размышления: "Русский "чумазый" перенял от своего западного собрата его алчность и жалкую страсть к внешним отличиям, но не усвоил себе ни его подготовки, ни его трудолюбия.(Мелочи жизни).

1883 г. "Пошехонские рассказы": "Во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства. Во всех странах банки для оплодотворения основываются, а у нас сверх того и для воровства".

Прошло почти полвека, пока внуки Деруновых и Разуваевых приобрели европейское образование и начали вести дело так, что "аршавский" сапог перестал их пугать. И все-таки Россия сорвалась в пропасть. Неужели ветер возвращается на круги своя?

Неужели нам снова предстоит "Народная воля", возможно на этот раз под колченогой свастикой? Октябрьский переворот? Очередной Угрюм-Бурчеев?

Что делать мне? Что делать каждому из нас? Что делать всем нам, "кадетам европейской цивилизации"?

Не путать отечество с начальством. Не обольщаться очередным "мерзавцем", который обещает мочить врагов в сортире. Не подавать руки проходимцам.

Видеть в физиономии своего ближнего лик Божий, а не ток для молочения кулаками, даже если это физиономия "кавказской национальности". Твердо считать воровство хуже простоты.

А там поднять военно-морской сигнал "делай, как я!"

Спасем ли мы таким образом себя и других?

Делай, как должен и будь, что будет.